Меч ликтора - [45]

С тех пор военные походы часто приводили Вешний Ветер на Урс, и там он спознался с двумя братьями-королями. У старшего росли сыновья, у младшего же была единственная дочь, и звали девочку Лесная Птичка. Когда девочка повзрослела, ее отца убили, а дядя, не желавший, чтобы она рождала сыновей, наследников дедова престола, внес ее имя в свиток жриц-девственниц. Вешний Ветер опечалился, ибо принцесса сияла красотой, а ее отец был его другом. Однажды он явился на Урс один и у ручья увидел спящую Лесную Птичку, и она пробудилась от его поцелуев.

От их союза родились двое сыновей-близнецов, но хотя жрицы ее Ордена помогали Лесной Птичке скрывать беременность от дяди-короля, прятать младенцев они уже не могли. Не успела Лесная Птичка увидеть своих детей, жрицы уложили их в корзину для зерна на пуховые одеяльца, унесли на берег того самого ручья, где Вешний Ветер застал ее врасплох, спустили корзину на воду и ушли.

Часть вторая. Лягушонок находит новую мать

Долго плыла корзина — плыла по соленым водам и пресным. Другие дети давно бы умерли, но сыновья Вешнего Ветра умереть не могли, ибо еще не достигли зрелости. Закованные в чешуйчатую броню водяные чудища плескались вокруг корзины, и обезьяны бросались в нее палками и орехами, а она все плыла и плыла, пока не прибило ее к берегу, где две бедные женщины-сестры стирали одежду. Добрые женщины увидели корзину и закричали, однако от этого было мало проку; тогда они подоткнули юбки, вошли в воду и вытащили корзину на берег.

Поскольку мальчиков нашли в реке, их назвали Рыбка и Лягушонок; сестры показали их своим мужьям, и когда те увидели, что младенцы наделены замечательной красотой и силой, каждая взяла себе одного. Та, что выбрала Рыбку, была женой пастуха, а та, что выбрала Лягушонка, — женой лесоруба.

Женщина окружила Лягушонка лаской и заботой, держала его у своей груди, ибо недавно потеряла собственное дитя. Когда же муж уходил в дикие леса за дровами, она привязывала ребенка на спину платком, и потому сказители, певцы Древней мудрости, называли ее сильнейшей из всех женщин, ведь за спиной она держала целую империю.

Миновал год. Лягушонок научился стоять и даже делал первые шаги. Однажды вечером лесоруб и его жена сидели у костра на поляне среди дикого леса. Пока женщина готовила ужин, голенький Лягушонок подошел к костру погреться и остановился совсем рядом. Лесоруб, простой и добрый человек, спросил:

— Ну как, нравится?

Лягушонок кивнул и, хотя прежде никто не слыхал от него ни слова, промолвил:

— Алый цветок.

Говорят, при этих словах Юное Лето заметалась в своей постели за тридевять земель на вершине горы.

Лесоруб и его жена застыли в изумлении, но не успели ни поделиться друг с другом услышанным, ни попросить Лягушонка сказать еще что-нибудь, ни даже решить, что расскажут при встрече пастуху и его жене. Потому что все вокруг внезапно загудело — знающие люди говорят, что ничего ужасней на Урсе не слыхали. Те немногие, до кого он донесся, не могли подобрать для него названия; он походил на гул пчелиного роя, на кошачий вой, как если бы кошка была размером с корову, и на звук, который издает глашатай, когда только учится своему ремеслу, — монотонное горловое пение, раздающееся со всех сторон одновременно. Это был охотничий клич смилодона, близко подкравшегося к добыче, вопль, повергающий в смятение даже мастодонтов, и они, бывает, бросаются прочь, не разбирая дороги, и получают удар клыков в спину.

Воистину, Панкреатору ведомы все тайны. Сама вселенная наша есть его долгое слово, и лишь малая толика происходящего остается вне этого слова. И значит, такова была его воля, что недалеко от костра возвышался холм, где в далекие времена находился склеп; лесоруб и его жена и не подозревали, что двое волков устроили там себе жилище, дом с низким потолком и толстыми стенами, с освещенными гнилушками галереями, уходящими вниз между обветшавших надгробий и разбитых урн, — именно такой, что нравится волкам. Там лежал волк и грыз бедренную кость корифодона; волчица, его жена, кормила щенков молоком. Они услыхали вблизи клич смилодона и прокляли его на своем волчьем Мрачном Наречии, ибо ни один почитающий закон зверь не станет охотиться подле жилища другого зверя-охотника, а волки дружны с оной. Когда проклятие было завершено, волчица сказала:

— Какую добычу мог отыскать Мясник, этот безмозглый пожиратель бегемотов, если ты, о мой супруг, ты, способный учуять ящериц, шныряющих между камней в горах за пределами Урса, остаешься спокоен и безмятежен?

— Какое мне дело до падали? — огрызнулся волк. — Червей из утренней травы я тоже не вытаскиваю, и на лягушек на мелководье не охочусь.

— Но ведь и Мясник не стал бы ради них петь охотничью песнь, — возразила волчица.

Волк поднялся и понюхал воздух.

— Он охотится на сына Месхии и дочь Месхианы; от такой добычи добра не жди.

Волчица кивнула, ибо знала, что сыновья Месхии — единственные из живых тварей, кто истребляет всех и вся, если хоть один из их рода оказывается убит. Потому что Панкреатор отдал им Урс, а они отвергли дар.

Охотничья песнь смолкла, и Мясник издал такой рев, что с деревьев посыпались листья; а вслед за тем раздался его крик, ибо испокон веку проклятия волков были сильны.