Для полона ни кибиток, ни шатров не полагалось — все, полураздетые и босые, сидели или же лежали прямо на земле под открытым небом, которое и было им шатром и хоромами. Только для князя Всеволода было сделано исключение — поставлен небольшой шатер, в котором он мог прикорнуть как темной ночкой, так и жарким днем.
Почти все русские вои, как из дружины Всеволода, так и из дружин его брата и племянников — Владимира Игоревича Путивльского и Святослава Ольговича Рыльского — были ранены. Кто легко, и так же, как сам князь, уже могли самостоятельно передвигаться, если им это позволялось; кто довольно тяжело и увечно, что без посторонней помощи не только «до ветру» сходить не могли, но и повернуться с боку на бок. И таких страдальцев было большинство. За ними приглядывали полонянки из русских же баб, а еще все тот же монашек в штопанной-перештопанной рясе, божьим промыслом оказавшийся в половецкой веже.
Время от времени раненых поил травяными отварами и местный знахарь-лекарь, то ли шаман, то ли костоправ. Он же да пожилые половчанки пользовали и своих раненых воев, которых, к скрытой радости Всеволода, было куда больше, чем русских пленных дружинников. Изрядный пир устроили русские дружинники степнякам — долго будет помниться он степному народу.
Почему половцы не добили тяжелораненых дружинников, как часто это делали ранее, когда пускались в набег на русские земли, так это, как догадывался князь Всеволод, по-видимому, из жажды возможного выкупа, а не из милосердия, о котором половцы, почти поголовно язычники, а не христиане, и думать не думали. Раньше добивали из-за того, что из русских земель до своих веж доставлять далече было. А тут — с доставкой никакой докуки: русичи сами к ним домой пришли. Так чего же лишать себя возможного куша-выкупа?..
Исходя из тех же самых побуждений, не только лечили, но и кормили раз в сутки, ближе к вечеру. Давали кусок кислой лепешки да травяной похлебки без мяса. Князю же — еще и кусок мяса. Как правило, баранины. Иногда рыбки, испеченной на углях, к скудному, по русским меркам, столу «подбрасывали» да ломоть пирога. Все же князь. На этом степное хлебосольство заканчивалось. Впрочем, и сами половцы ели также один раз в день, хотя и обязательно мясо…
Из кратких фраз, которыми удавалось обмениваться с некоторыми дружинниками и женщинами-полонянками, ухаживавшими за ним, Всеволод выяснил, что в стане Романа Каича находится около полусотни бывших дружинников, среди которых несколько его курчан, в том числе один легко раненый сотник.
— А что стало с воеводой Любомиром? — задавал князь вопрос случайным собеседникам. Но те только пожимали плечами, не ведая.
«Видно, пал доблестный воитель, — решил с горечью князь после безуспешных расспросов, — раз среди полона его не видели. Жаль, добрый был ратоборец и воевода».
Воевода Любомир значительно старше князя. И когда Всеволод был еще отроком, то Любомир был у него в наставниках, так как был обучен не только ратному делу, но и грамоте. К тому же много повидал в своих скитаниях по белу свету и охотно делился с княжичем увиденным, услышанным и прочитанным в старых свитках и книгах. Потому на думах — первый советчик. Так что они были не просто князь и воевода, но еще и близкие друг другу по духу люди.
Если пленные дружинники содержались в строгости, то князю было послабление: с позволения хана Романа ему разрешалось в сопровождении охраны — трех дюжих, но молчаливых воинов с луками, копьями и кривыми мечами — прогуливаться по всему становищу. Этим обстоятельством Всеволод, выздоравливая, с каждым днем пользовался все больше и больше.
Как уже говорилось, было по-летнему тепло, точнее, жарко, и князь хаживал по стану в портах и простой холщовой рубахе, в которой находился в последний день невиданного досель трехсуточного сражения. Так как сменного бельишка не было — хан Роман то ли забыл о том распорядиться, то ли не счел нужным, когда отбывал в набег на Русь — приходилось единственную рубаху снимать и отдавать сердобольной русской полонянке для стирки. Не самому же князю, в конце-то концов, заниматься постирушками.
И когда он, покинув шатер, обнажался до пояса, то поглядеть на его мощный, бугрящийся желваками мышц торс, сбегались из ближайших куреней все мальчишки. Кто с неприязнью, видя только врага и оттого хватаясь за рукоять ножа, висевшего в простеньких деревянных ножнах на поясе — все мальцы были при ножах — подрастало новое племя степных разбойников. А кто и с завистью, разглядывая его и цокая язычками от восхищения: «Батыр, настоящий батыр»! Ибо был он не только крепко сбит и добротно сложен, но и ростом, пожалуй, выше любого половца на целую голову.
Впрочем, сбегались не только мальчишки. Таясь от своих мужиков и друг от друга, особенно в первые дни, украдкой приходили и девицы, и молодухи, и степенные, имеющие не по одному ребенку, половчанки. Словно случайно, невзначай… будто само собой так получилось и вышло, что они оказались тут в эту самую минуту… Чтобы тут же, зыркнув чуть раскосыми очами, краснея так, что даже степной загар не мог скрыть эту краску, с заблестевшими, помасляневшими враз глазками, удалиться.
