Меч и его Король - [56]

О праздновании свадьбы моего нового наследника: ибо с государственной точки зрения, шинуазский эксцесс был не чем иным, как обручением или помолвкой.

— Как-то уж больно просто Фрейр согласился от всего отречься, — говорил я. — Имею в виду — Вестфольдец.

— Он никогда не хотел повторить твою судьбу, — пояснил Барбе. — И невольная вина перед сестрёнкой его тяготила. А, кстати, — почему отречься, если, скорее, приобрести?

— Рутенские братцы впечатляют простой народ гораздо более, — соглашался я, переводя разговор в несколько иную сторону. — Оттого что иноземцы. И рыжий. И ещё более — белый. Но это же не значит, что новый Фрейр научится успешно править, да еще через месяц-другой.

— Похоже, у него будет прекрасный первый министр, — усмехнулся Дарвильи. — И трое серых кардиналов, вернее — кардинальш.

— Кто этот Ришелье плюс Мазарини? Ты?

— Надеюсь, что нет.

И он улыбнулся, как всегда, чуть загадочно.

Обсуждали мы и не вполне раскрытый пока заговор. Мелкие и средние сошки, как всегда, затаились, а применить пытку или хотя бы пригрозить ею мы посчитали невозможным.

— Суть дела в том, что необузданность бывшей твоей супруги породила в неких знатных головах беспочвенные надежды. Господина ван Торминаль ей то ли подставили, то ли он сам навязался. Вот единственная светлая сторона их интриги: он довольно-таки умён и если сохранит голову на плечах, то кое-кто вроде тебя или твоих матриархов сможет извлечь оттуда немалую для себя пользу.

— Я подумывал о полном прощении с длительной епитимьей, — сказал я. — Пускай уж остаётся в своей личной тюрьме.

— Многие захотят верноподданнически оспорить твое решение.

— Тогда я вынесу его на ближайшую сессию всех трех палат, — ответил я. — И хорошенько присмотрюсь к тем, кто будет возражать особенно резко и клеймить цареубийцу в предельно крепких выражениях.

— Ты показал себя хорошим учеником езуитов, — рассмеялся Барбе. — С чем могу себя поздравить.

Мы оба уже решили, что я поступлю в распоряжение этого ордена и начну с послушания самому Дарвильи.

Обсуждали мы и участие в интриге моих верховных старух.

— Поначалу они забеспокоились, когда я сообщил о своём визите и его цели. Кто, как не моя матушка Эсти, понимал значение известной пословицы: готиец чует ливень за неделю до того, как Богу на небе поссать приспичит. Затем дамы угадали подкоп под их замечательный прожект и решили подвести кортрмину. Или так: безрассудство молодой королевы дало не одному Торминалю, но также им в руки козыри для весьма азартной игры. Возможность проткнуть заговор как надутый пузырь и одновременно увенчать дело воссоединения Верта с Рутеном так блистательно, как дамы и не надеялись ранее. Эрмина и компанию, по сути, переиграли на их же поле. Тебе, Кьяртан, осталось лишь грязцу подчистить.

И ещё я говорил ему:

— Почему ты не сказал мне сразу всё как есть, а предпочел рискнуть собой? Ведь не из-за пресловутой же тайны исповеди, на которой никогда не звучат имена?

— Недоверие к жене и другу опустошает сердце куда хуже самой ужасающей определенности. Я предпочел втолкнуть тебя в эту определенность, рассчитывая защитить, и был к тому готов.

Еще кое-что я пока не прояснил — и робел начать разговор на эту тему. Тем временем приготовления ко всем торжествам заканчивались, указ о моем будущем отречении и коронации юного короля-молодожёна был подписан.

Мы с моим старшим братом гуляли в саду: он — опираясь на верный посох, я — поддерживая его под локоть.

Было уже лето, и птицы, как безумные, копошились у нас под ногами, склёвывая крошки, что образовались от прошлых и сегодняшней, наших и чужих прогулок.

— Вот этот сизарь понахальнее прочих, — вдруг сказал он. — Даже воробьи у него еду не особенно перехватывают. И соплеменники подальше от его клюва держатся. Или соплеменницы. Знаешь, наверное, что у них самца можно отличить от самки только путем опыта: посади двух голубей в клетку и жди, ворковать начнут или биться насмерть?

— К чему это ты? — спросил я.

— Твоя Зигрид. Разве ты ещё не понял? Её ведь не столько девочка возмутила, не столько вольные игры втроём, сколько то, что Фрейр без того своего приятеля вдохновиться никак не мог. Она боялась не поклёпа на сына и его приятеля, а того, что невзначай откроется истина.

— Вот как?

Дарвильи печально усмехнулся.

— Он, как я и теперь, знает это. Ты ведь слышал, как меня ма Эсти честила? Человек Опала. Голубок в стане сугубых орлов.

— С крючковатым клювом, однако, — произнес я, показывая на рог в навершии посоха.

— Конечно. Думаешь, нам так просто существовать в благородном и терпимом Верте? Хотя что до меня самого… Если около меня никого нет, то не всё ли равно, кто этот никто: женщина или мужчина?

— Теперь около тебя буду я. Всегда.

Снова роскошная, отделанная заново королевская спальня с ложем и гобеленами. Атласные занавеси, простыни и подушки на кровати — новомодного темно-сизого оттенка, на полу пышный рутенский ковер «эрсари», Торригалев подарок юной чете. Золото, серебро, чернь и тусклый багрянец.

Молодые наряжены сегодня в длинные, до полу, сорочки — викторианские, антикварные, шутит Фрейри. Всё скромно и донельзя пристойно, узаконенному совокуплению служат отверстия в надлежащих местах, изысканно вышитые по контуру рисунчатым швом. Правда, их немного больше, чем предусматривали подданные великой королевы, — но что поделаешь, дань более современной моде.