Меч и его Король - [3]

— Кьяртан. Тоже, знаешь, оттуда родом. Ну, наливай на брудершафт, земеля.

Оба черпнули прямо из открытого бидона, отсалютовали посудой. Байкер опрокинул в себя кружку и стал хватать молоко жадными глотками, двигая кадыком.

— Кьяртан ведь… мужское имя, — внезапно говорит Зигги. — И клиночек у тебя боевой. Такие своей кровью полагается оживлять. Коса тоже военная…

— А как же еще… Ой.

Кьяртан повернулся к собеседнику и оглядел того заново — от неряшливой стрижки до задубевших пяток.

— Ты ведь тоже не он. Зигрид, а не Зигфрид или Сигурд. Девчонка.

— Ну. Открыл Рутению через фортку — туман густой наполз.

— То-то про женщин распиналась. Какой клостер-то?

— Босоногих клариссинок. Знаменитый. Новейшего помола. То есть набора.

— Знаю. Целых четыре обета: послушание, бедность, стойкость и целомудрие. И как ты с ними обходишься?

— С первыми тремя — просто. Слушалась еще предков, хотя они были жуть какие. Маманя — ну она только что дома почти не появлялась. Золотошвейка священных покровов. Ценный и незаменимый кадр. А папаня, он у нас вначале классный столяр, а позже золотарь был — как бухнёт, так сразу за мной вдогонку. Лет с пяти отодрать хотел. Одно было спасение — встречной монашке в юбку ткнуться. Монашки меня и забрали, в конце-то концов, когда до обеих сторон, наконец, дошло… Бедность — а я просто ничего, кроме нее, не знаю. Уютная вещь: ничего лишнего под ногами не путается. Стойкость — это в испытаниях. Даже весело, когда дождь со снегом или гром гремит, а ты стадо в коровник загоняешь или там строптивую кобылу заезжаешь под самое мать аббатису. Но вот с целомудрием у меня вышел прокол.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно. И с чего я так при дворянине язык распустила? Молочко, видать, от бешеной коровки было… В общем, ладно. Видишь, постриглась я уже. Не зря ты обознался: послушниц едва не понуждают с долгим волосом ходить, чтобы могли назад в мир легко вернуться. Я ведь к тому же от обоих конверсов родилась, прикинь? В монашки легко отпустят, а на волю выкупайся за себя и за того родителя, что драгметалл только в выгребной яме и видит. Мать-то у меня самостоятельная и свободная уже. А потом один заезжий парень меня шибко поманил.

— И — того?

— Не «того», а «итого». Уломал расстричься, женюсь, говорит, и выкуп заплачу. На черта я ему сдалась? Пари держал? В общем, кинулась в ноги аббатисе, а она говорит: «Путь нарушится по вине твоей, и не один твой, но общий. Сначала епитимью выдержишь, потом в изначальное состояние вернешься, а если твой совратитель и тогда от тебя не откажется — женитесь».

— А он что?

— Ясен пень. Как узнал, что за мой проступок выкупа не положено и он сам через меня конверсом станет, вмиг слинял. Я еще как следует после порки не отлежалась.

— Ох. Это епитимья такая была? И сильно тебе врезали?

— Да нет. Больше для порядка. Сестры не хотели, чтобы шрамы остались, уж коли я в невесты подалась. Вот целительная мазь — она была шибко едучая.

— Конверс… Это еще что? Погоди.

Кьяртан засучил рукав ее ряски.

Серебряный браслет с выпуклым гербом и небрежно процарапанными словами «Зигрид Робашик» плотно сжимал правую руку девушки.

— Оно и есть, — кивнула Зигрид. — Пометили. Запаян намертво тем же металлом, да еще отполировали поверху. Говорят, в одной рутенской стране так жен метят, только кандалы стеклянные. Вдова их не снимает, а бьёт — вместе со своей жизнью.

— Конверса. Мы в цитадели говорим — лаборанта. Рабыня почти. Я не думал.

— Да где уж тебе думать. Моим предкам кредит дали неподъемный, а отец его пропил или там в кости продул. Но я не в обиде. Из-за того парня мне лучше одно серебро на запястье носить, чем десяток золотых штучек в пальцах.

— У меня тоже с родителями напряг, — вздыхает Кьяртан. — Отца не знал вовсе. Мать, бабка, гувернантка… Все красавицы, отличницы, умницы. Волевые до дрожи в членах. Бабка мамы на год моложе, представляешь?

— Бывает. Двоюродная?

— Родная. А нянька — из самой лучшей мире нержавейки.

— Круто. И кинжальчик еще… Живой, верно?

— Дурак я был. Собственно, он такой и родился, только его еще к хозяину привадить надо было. Мне лет пять тогда не днях исполнилось: хочу, говорю, его в подарок на день-рождение. Что уж они-то по своей природе не дары, не рабы и не слуги…

— Спасибо.

— Ой, прости. Забываю. Так вот я взял его, когда в доме никого из моих теток не было, вытащил из одежек и полоснул себя прям по вене. Он проснулся, перевернулся — и ка-ак заорет! Народ мигом набежал, только всё равно я еле живым остался.

— Повезло.

— Мама Эсти говорит — оттого, что морская кровь солонее прочих.

— Постой-ка снова…

Зигрид приподнялась со своего места, выпрямилась.

— Одежки и мотор сильно прикольные — ладно. Имя — в год после рождения на высоком помосте Кьяртаны шли через одного. Кровь ба-инсхана и сплетение верных человеческих кровей. Эстрелья, Библис, Стелламарис. Соправительницы. Правильно? Живой клинок — побратим только одного аристо на свете. Самого главного. Ты, милый, не аристократ, а гораздо хуже. Ты сам молодой король.

Это прозвучало как приговор.

— Ну, поймала меня, — Кьяртан печально вздохнул. — Только к нормальному человеку пристроюсь, только в доверие войду — хлоп, и всё прахом. А что мне проку в этом королевстве? Ха. «Кьяртан для Кларента». Точно. Либо в руки вложат, либо самого под него положат. Если не оправдаю доверия. Были прецеденты, знаешь ли.