Меч и его Король - [4]

— Не так страшно, положим. Время мирное…

— Король неженатый….

— Это тебя так беспокоит?

— Как свеженький чирей. Восемнадцать позавчера стукнуло, молебны за моё здравие слышала, наверное? Вот. И говорят мне три наших парки, или грации, или ведьмы на перекрестке дорог, что по мне давно уж венец плачет. Королевский тире свадебный. Править холостому по новым указам не дадут. Наследника им обеспечь с гарантией. И ладно бы…

— Так силком заставляют. Сочувствую.

— Говорят, всем живется плохо. Кому супчик жидок, а у кого жемчуг мелковат.

— Это не про тебя сказано, не беспокойся. И не про меня. Клариски сами кушают жиденькое и постное, но для работников физического труда жратву варят — ложка колом стоит. И повариха у них отменная.

— Так что ты вообще-то судьбой довольна, — наполовину утвердительно спросил Кьяртан.

— Ну, если не считать отсутствия потной грелки под боком. Счастьице еще то, на мой взгляд. Причем ведь меня по сути силком имеют право с породистым самцом свести. Мягко так намекнуть на неизбежность послушания.

— Тогда… Как ты отнесешься к одному предложению?

— Какому?

— Сначала скажи. Аббатиса ваша ведь почтенная Бельгарда?

— Ну конечно. Твоя сводная сестра. Или тетка — это с какой стороны посмотреть.

— Фигура из того же набора, правильно? Не погляди, что такая вся из себя благостная.

— Угу. Мимо правил — ни-ни. До сих пор как вспомню, так вся шкура свербит.

— Ну вот. Я иду сейчас к моим людоедицам и докладываю, что в странствиях своих отыскал себе невесту. Как в сказке положено. И ни на ком больше не женюсь, хоть и впрямь меня убейте.

— А невеста — это я.

— Вот кого не хотел бы в жены — это такую редкую умницу. Верно! Ты некрасива…

— Спасибки еще раз.

— Не перебивай. Я только стараюсь глянуть на дело объективно. Их глазами. Слишком хорошо разбираешься в этой грязной новомодной технике… На редкость независима во взглядах…

— А они этого факт не потерпят.

— И к тому же какой из меня крепостной? Мне править надо, а не быть управляемым. Положим, я за тебя выкуп аббатисе предложу.

— А у тебя личные финансы имеются?

— Вот и она то же тебе скажет. До полного совершеннолетия — нет. Двадцать один год как штык — тогда пожалуйста. Однако если ты захочешь независимости ради покоя в твоей душе или вклад за себя сделать пристойный….

— Ну? — заинтересованно спросила Зигрид.

— По сугубо неофициальным каналам, — озорно ухмыльнулся Кьяртан. — Последний зуб даю. Мудрости. Один из двух уже рванули.

— Ладно, верю, допустим. И что?

— Давай заключим с тобой наступательно-оборонительный союз. В пользу нашего обоюдного безбрачия.

— Мне-то что с того за навар?

— Смотри выше.

— Это ж целая куча бабок. Откуда у тебя?

— Не бойся. Главное в смысле бабок, чтобы тетки о них не пронюхали. Договоримся — посвящу в тайну. По рукам?

— Э, а как же свидетели?

— Так согласна?

— Девушка кивнула.

— Бьярни! Ты нас слышал? Покажись-ка.

Кьяртан приподнял и отставил в сторону конец косы, и удивленная до крайности Зигрид увидела на конце ее как бы светлое мерцание. Оно поднялось столбом, уплотнилось — и оборотилось хорошеньким ребенком лет пяти от силы. Рыжие кудри, очень бледная кожа, а выражение мордахи — ровно такое, как у личинки на рукояти кинжала. И голый, как ангелок… или амурчик.

— Слушаю и повинуюсь, шефуня.

— А что до того было говорено — тоже слышал?

— Так, словно сквозь крепкий сон.

— Значит, от слова до слова. Я тебя давно раскусил. Тогда давай гони назад в свои ножны. Клятву с нас снимешь по установленной форме… Или нет, я тебя сразу в руку приму.

В ту же секунду юноша ухватил кинжальчик за рукоять.

— Давай твою мозолистую десницу. И не бойся, это почти не больно.

Он крепко уколол Зигрид безымянный палец на правой руке, потом себе — на левой. Соединил пальцы.

— Теперь Бьёрнстерн знает и хранит нас обоих. Замётано?

— Замётано.

Ну, далее следует история о том, как нас четверых усмиряли, взнуздывали, показывали фигу с маком и дулю в сиропе, вываживали на леске, как щуку, прогуливали на корде, точно лошадь, и поддергивали на лонже, будто неисправного акробата. Во всем этом ассортименте укрощения строптивых наш королек поневоле знал толк. Ну, только и мы все тоже. Ибо противостояли ему отнюдь не олухи, а такие же знатоки человеческих душ, весьма поднаторевшие в его личном королевском воспитании. И к тому же — весьма недоверчивые.

Безусловно, такие пройды и хитрецы, как наши милые дети, мигом сообразили, как сноситься с прекрасной монашествующей девой, и никогда не предпринимали последующих шагов, не дождавшись результата первых. Кинжальчик так и шнырял между заговорщиками: он мог передвигаться в дружеском багаже почти незаметно, особенно если сменить ножны и кстати еще навершье. Ограненный топаз в рукояти — плод неких неизвестных нам махинаций — уж слишком бросался в глаза. Особенно когда, намертво прикрепленный подобием булавки, сиял на вороте детской рубашонки, подобно звезде первой величины.

Кстати, про тот эпизод с моими детками. Наш Бьёрн родился в один из тех дней, когда мы с мужем соединялись в Торстенгаль, и как бы отщепился от нас при разъединении. Мы даже сомневались, что он умеет оборачиваться человеком, так что не очень и возражали, когда малыш Кьярт внаглую пожелал его присвоить. Только что просили подождать немного. Но когда это наш король кого-то подобру слушал? Так вот: то, что наш недоумок порезал, было вовсе не запястьем, как он пытался внушить доверчивой девице, а куда более широким венозным руслом в паху. Как сейчас помню: лежат оба младенца в кровавой луже, будто один только что из мамочки, а другой его вот прямо теперь из себя родил, и оба ревут благим матом. Страх да и только. Зато и союз невольно скрепили чем-то получше сургуча и воска. Ибо что может быть невинней, чем телесная жидкость ласкового пятилетнего дитяти, что уже месяцев с двух приноровился сосать двух маток: кормилицу и собственную матушку Эстре?