Меч и его Король - [18]

Мой хлыст, однако, ничем серьёзным лошадям не грозил — шкура у этих зверюг вполне толстая. К тому же и отделан был весьма изысканно: тонкая гибкая трость длиной почти до полу, если держать в согнутой глаголем руке, витая серебряная скань рукояти, с одного конца петля, чтобы надевать на запястье, а на другом конце — шарик, будто на учебной рапире. Смычок музыканта, стек офицера или указка ученого.

Вот его я и достал и положил на стол перед тем креслом, что стояло в конце стола, у самой двери. Тяжеленное, с о скругленной спинкой чуть пониже человеческого роста, оно по замыслу назначено было мне — с тем расчетом, что именно верхом на нем я буду возглавлять всяческие важные собрания. Однако всякий раз выдвигать это седалище из-за столешницы было свыше моих сил — да и сил любого из моих министров. Поэтому я взял себе обыкновенный стул, разве что чуть более прочих украшенный позолотой, а неудобное кресло двигалось от одного седока к другому, пока не описало точный полукруг. Теперь на нем сидели те, кто чем-то провинился или просто опоздал явиться в срок.

В дверь постучались — это могло означать лишь одно: явилась моя родная кровушка. О прочих визитерах объявлял доверенный секретарь-охранитель.

Я впустил обоих парней и заодно кивком отослал чиновника.

Поздоровались они весьма хмуро, однако честь по чести — с титулованием. В первый и единственный раз.

— Благодарю тебя за то, что пришел, сын псового мастера Мартина, — произнес я без тени сарказма. — Садись вон там, рядом с дверью, и прикрой, кстати, её на засов.

— Я… не смею сидеть в вашем… — пробормотал он.

— Неужели? Такой отважный юноша — и не смеет? Тогда к стене стоя прислонись. Твоё дело небольшое, кстати, — смотреть.

А Фрейру и говорить ничего не пришлось. Я видел, что он уже стягивает рубаху через голову.

— Туда, — показал я на курульное кресло. — Возьмись за спинку, да покрепче. Э, гашник тоже распусти. Добрая бязь на штанцы твои пущена, казначейству не одну марку стоила.

Благодаря высоким голенищам и широким раструбам сапог общая картина не вышла совсем уж позорной: стройный пест в середине пышного цветка. Да он вовсе не ребенок и даже не юнец, подумал я. Широкие плечи, тонок в перехвате, торс — сплошные мускулы и жилы. Меж слегка расставленных для упора ног виднеется клюв умирающего лебедя. И мошонка, вид сзади. Истинный мужчина, только взятый в пропорции восемь к десяти.

— Долго я буду вот так стоять? Прохладно становится, — раздался спокойный голос моего сына.

— Погодишь, — сказал я так же по видимости равнодушно. — Ниал, тебе сколько отсчитали?

— Десять ровно, — это снова Фрейр отвечает, а не его приятель.

— Вот как? Ну, инфанту явно причитается больше серва. Одиннадцать — или, еще лучше, двенадцать. Тринадцать уж больно число несчастливое. Верно я говорю, Ниал?

Ответа я не услышал — и, по правде, не добивался.

Продел правую кисть в петлю. Взвесил хлыст на левой ладони. Крепок…

— Подайся бедрами вперед ко мне, а то как бы спинной хребет по нечаянности не перешибить.

И резко, со свистом, опустил.

К чести Фрейра, вздрогнул он лишь однажды. В самый первый раз. Потом стоял как каменный, разве что на девятом ударе плечи стали ходить ходуном, а одиннадцатый и двенадцатый выбили скупую слезу.

Кончив ученье, я бросил хлыст наземь и совершенно безразличным тоном сказал:

— Ниал, помоги принцу одеться и привести себя в порядок. И отведи его пока к вашим, чтобы огласки не было.

(Наоборот, чтоб именно вся как есть зловредная прислуга уяснила себе, что к чему.)

— Попроси для Фрейра того снадобья, которым все ваши задницы полировали. И…

Тут я нарочито взъярился, схватил парня за грудки и процедил сквозь зубы:

— Я думал, вы с моим сыном друзья. А друг таких слов, как ты, никогда не скажет. Ни за спиной, ни даже в лицо. Понял?

И вытолкал обоих взашей.

Обтер инструмент и забросил назад в его нору. Не выкидывать же. Такого с подарками не принято делать, верно?

До сына я добрался не раньше, чем его выпустили с «обыденной» половины на «парадную». Комната у него лет с двенадцати была своя, хотя маленькая и без запоров. Причем как раз между обоими крыльями здания — там еще была небольшая башенка с каменным полом, в ней, смотря по обстоятельствам, то детишки играли, то взрослые устраивали кордегардию.

Когда я без предупреждения отворил плотную занавеску, которая висела вдоль проема, целая стайка малявок порскнула мимо меня и с тихим щебетом скрылась в коридоре. Ловить их я, понятно, не стал, хотя белокурые волосы одной из них показались мне до боли знакомыми.

Фрейр лежал на животе, прикрытый какой-то атласной тряпкой, и перебирал перед своим лицом фигурки затейливой военной игры: шахмат или готийских нардов. Из-за волос, упавших книзу, еле виднелся наш фамильный острый носище. А поверх атласа, на самом низменном месте сыновней фигуры, разлеглась некая совершенно жуткая тварь: вся в складках и морщинах от морды до голого, как у крысы, хвоста, ушастая и с щелочками прозрачно-синих глазок. При виде меня она приподнялась с места, оскалилась и яростно зашипела.

— Отец, не гляди на нее так, она со злости мне когти в самое больное место вонзает, — сказал Фрейр. — Говорят, правда, что это самое в ней полезное. Типа иглоукалывание или это… акупунктура.