Мазепа - [36]

Вслед за тем весною 1693 года хан прислал в Сечь турка обновить примирение, постановленное запорожцами у Каменного Затона. Беспокойные головы взяли верх; ханский посол был встречен с почетом; всех куреней атаманы произнесли присягу хранить мир с ханом и его государством и послали в Крым своих послов для утверждения мирного договора. Петрик между тем в Крыму не переставал возбуждать хана ложными вымыслами и уверять, что малороссийское поспольство только того и ждет, чтобы пришел хан с ордою: вся чернь поднимется на старшин и на гетмана и по всем полкам начнется расправа с панами и арендарями. Обо всем этом тотчас узнал гетман и, сообщив в Москву, разослал универсалы, чтобы все полки были снова в готовности отражать внезапное вторжение крымцев.

Два неудачных покушения Петрика показывали, что малороссияне не поддаются возбуждениям против московской власти, гетмана, панов и арендарей, но тем не менее все-таки на виду стояла необходимость устранять по возможности причины, которыми возбуждали в народе неудовольствие. Дело об арендах прошлого года осталось неоконченным. В Светлое Воскресенье 1693 года гетман созвал в Батурине изо всех полков козацких старшин, значных войсковых товарищей и некоторых мещан на совет об арендах. Немало оказалось таких, что стояли за аренды. «Никому оне не вредят, — говорили такие господа, — разве только шинкарям, а в городах значительные от аренд оказываются пожитки и не только удовлетворяются текущия потребности, но еще по тысяче и по две тысяче золотых кладется на сбережение». Но раздавалось более голосов, доказывавших, что аренды надобно «отставить совершенно», потому что они стали народу ненавистны и через них подается неспокойным людям повод к пререканиям; чумаки ходят за солью и рыбою в Сечь и своими рассказами о тягостях народу от аренд волнуют запорожцев, а те всегда рады придраться к чему-нибудь, лишь бы мутить. Подавали совет вместо аренд собирать на всякие войсковые расходы налог с тех людей, которые держат шинки или курят вино в своих винницах и продают по ярмаркам. Положили, в виде опыта, установить на год такой порядок, а по окончании срока полковые старшины и все уряды должны представить ведомости, из которых можно будет сообразить, достаточно ли будет собираться в скарб войсковой от такого способа винной продажи.

В Сече между тем шло большое колебание. В июне сменили Кузьменка, кошевым стал Гусак и писал к гетману, что надобно объявить запорожцам большой поход под Кизикермень, и запорожцы, в надежде получить себе в море проход Днепром, не будут в мире с бусурманами. Но в июле запорожцы начали кричать, что следует быть в мире и в союзе с крымцами; Гусак противился; буяны взяли верх, низложили Гусака и «накрыли шапками» Семена Рубана, куренного атамана Полтавского куреня, а к гетману послали ругательное письмо, в котором говорили, что он не отец, а вотчим Украине. Гетман в ответе своем обличал запорожцев, что сами они достойны называться пасынками, а не детьми Украины, за то, что поступают так, как им взбредет в голову, а не так, как велит монарший указ. Запорожцы, при гетманском после, подняли против гетмана крик, ругань; доставалось тогда и высшему правительству.

В это время гетман писал в Москву, что было бы полезно поднять запорожцев на бусурман и подвинуть, вообще, Козаков на войну с Турцией. «В малороссийском посполитом народе много таких, что смятения желают; нищим и убогим хочется на счет богатых добывать себе состояние; однокровные с запорожцами по природе, они всегда смотрят на запорожские поступки как на образец для себя, больше чем на стройные порядки в городах, и какое бы зло от запорожцев ни вщалося[70], они готовы, по своему безумию, к ним пристать. Есть такие, что и землями владеют, и в дворах своих живут, но не умеют оправлять своих домов и приторно им жить хозяевами, и они, как только заслышат, что в чужой земле нуждаются в людях для службы, так и готовы идти. От прежних гетманов и от меня полковникам и порубежным сторожникам бывали приказы не выпускать их, да никакими способами усмотреть за ними невозможно, и если бы, избави Бог, началась война против Российской державы, то неприятели нашими людьми, к ним бегающими, воевали бы Украину. Если же от нас начнутся твориться военные промыслы, тогда бы все охотники к войне пошли туда и не бегали бы за рубеж на чужие зазывы, не поднимали бы и домашних смут». На такия представления гетмана московское правительство отвечало, что для военных действий надобно ждать удобного времени, о чем будет в свое время указ, а до тех пор гетман должен действовать по своему усмотрению, применяясь к прежним указам, и всеми силами стараться, чтобы запорожцы не вступали в союз с бусурманами и оставались послушными царям.

Во все время от половины лета 1693 до 1695 года военные действия ограничились частными посылками отрядов и стычками их с татарскими загонами. Июня 27-го 1693 года за Смелою правобережные полковники Палей и Абазын разбили орду, а октября 27-го того же года, соединясь с Палеем и Абазыным, полковники — переяславский Мирович и конноохотный Пашковский — одержали над татарами победу при реке Кодыме. В начале 1694 года Петрик из Крыма стал опять присылать в Сечь воззвания, обещая явиться с ордами для отобрания от московской власти милой отчизны Украины. Между сечевиками опять поднялось смятение, опять запели старую песню об утеснениях, чинимых народу панами и арендарями. Это смятение разносили приезжавшие в Сечу малороссийские ватажане, ездившие ватагами под предлогом разных промыслов. «Это такие люди, — писали из Сечи гетману, — что живучи в Украине не смеют языка распускать, а как только заберутся в Сечь, откуда у них плодятся речи и рассказы, возбуждающие к бунтам! Иной мелет спьяна, а иной хоть не пьет, дьявольский сын, да без пьянства горечью дышит, собака, и не токмо что на гетмана и на панов, но и на самых монархов с желчью слова говорит!» Сам кошевой атаман Рубан колебался. Но в июле его отрешили и избрали кошевым атаманом другого, по прозвищу Шарпила. Тогда запорожцы стали решительно врагами татар, и ватага их в 400 человек ворвалась в крымские поселения, взяла в плен до двухсот татар и освободила около сотни русских полонянников обоего пола. Потом, под начальством того же Шарпилы, запорожцы на урочище Чингар разгромили татарский городок и тем побудили салтана Нуреддина, шедшего с ордою на Слободскую Украину, вернуться назад. В сентябре 1694 года гетман отправил за Днепр в «дикие поля» отряд из нескольких полков городовых и охотных под наказным гетманством черниговского полковника Лизогуба. Соединившись с Палеем, они ходили к устью Днестра, овладели татарскою крепостью Паланкою и воротились с добычей и двумястами пленных. За это от царя прислан был гетману золотной кафтан и порядочное количество материй и соболиных мехов, а Лизогубу и бывшим с ним в походе полковникам прислано также соразмерное вознаграждение. Участвовавший в этих походах запорожский кошевой Шарпила бился с татарами, но вернулся без добычи; за это он был низложени вместо него дали «комышину» другому, по прозвищу Приме. При этом новом кошевом стала опять брать верх партия, расположенная ко вражде с Россией и к миру с татарами. Запорожцы кричали, что выгоднее им, живя в согласии с татарами, ходить на промыслы за зверьми, рыбою и за солью, чем, угождая Москве, быть в неприязни с Крымом и за то получать в награду сукна, которых присылают так мало, что приходится на человека по аршину, либо деньги, которых по разделу достанется на товарища каких-нибудь злотых