Мазепа - [4]

Теперь дрожал я, что из сил

Он выбьется. Нет! Он хранил

Дар предков диких: мощный бег

Оленя. Не быстрее снег

Заносит горца у ворот,

Куда он больше не войдет,

Пургою ослеплен, — чем мой

Стремился конь тропой лесной,

Свиреп, неукротим и дик,

Как раздраженный вдруг отказом,

Его не знавший, баловник

Или как женщина, что вмиг

Теряет от обиды разум.

XIII

«Лес пройден. Непонятно стыл

Июньский день. Иль в недрах жил

Кровь стыла? Длящаяся боль

Сильней ведь самых твердых воль.

Тогда иным был я: кипуч,

Неукротим, как горный ключ,

Готов явить и страсть, и гнев,

В них разобраться не успев,

Представьте ж ярость, боль, испуг,

Всю смену вынесенных мук,

Озноб мой, голод, горе, стыд,

Раздетость, горький хмель обид!

Весь род мой гневен: кровь — огонь;

Нас лучше не задень, не тронь,

Не то гремучею змеей

Взовьемся мы, готовы в бой;

Что ж странного, коль я на миг

Под гнетом мук моих поник?

Земля исчезла; небосвод

Вдруг вбок поплыл. Свалюсь! Вот-вот!..

Но нет: ремень был крепок тот.

Грудь сжало; мозг пылал, и звон

Стоял в ушах, но смолк и он:

Вертелось небо колесом;

Как пьяный, гнулся лес кругом;

Вдруг молний сноп, кроваво ал,

Мне взор застлал. Кто умирал,

Не мог бы умереть полней.

Истерзан скачкою моей,

Тьмы уловив

Прилив, отлив,

Я силился очнуться, но

Не мог собрать себя в одно!

Так, утопая, льнешь в тоске

К ныряющей в волнах доске,

Вверх-вниз, вверх-вниз, — и по волнам

Скользишь к пустынным берегам.

Мерцала жизнь, как те огни,

Что призрачно снуют в тени,

Когда глушит полночный сон

Мозг, что горячкой воспален.

Но бред прошел, с ним — боль и стон;

Но горько было: понял я,

Что, в миг последний бытия,

Страдалец терпит, — если он

Не обречен на худший страх,

Пока не превратится в прах…

Ну что ж! Нередко я с тех пор

Стоял пред Смертью — взор во взор!

XIV

«Вернулась мысль. Где мы? Я зяб,

В висках гудело. Как ни слаб,

Вновь пульс мой жизнь вливал в меня,

Пока вдруг боль как от огня

Меня свела, и к сердцу вновь

Пошла отхлынувшая кровь;

В ушах возник нестройный гул;

Забилось сердце; я взглянул,

Я видел: зренье вновь пришло,

Но мутно все, как сквозь стекло.

Я волн вблизи услышал плеск,

Звезд видел в небе смутный блеск;

Не сплю я: дикий конь плывет

В стремнине столь же диких вод!

Виясь, шумна и широка.

Неслась прекрасная река;

На стрежне мы; изо всех сил

Конь к берегу чужому плыл;

На миг я силы ощутил:

Мой обморок волною смыт,

И бодрость вновь она дарит

Рукам распухшим. Мощью полн,

Конь гордо бьется против волн,

Мы движемся вперед.

Вот наконец и берег тот

Как пристань предстает.

Но рад я не был: позади

Был страх, ждал ужас впереди,

И ночь — повсюду разлита.

Как долго длилась пытка та,

Не рассказать. Едва ль я знал.

Дышал я или не дышал.

XV

«Намокла грива; шерсть блестит,

Конь тяжко дышит, весь дрожит,

И все ж — достаточно ретив,

Чтоб взвиться на обрыв.

Мы наверху. Во тьме ночной

Вновь даль равнины неживой:

Опять простор, простор, простор

Как бездны в снах души больной

Захлестывает взор.

Кой-где вдали белеет блик,

Кой-где угрюмый куст возник

В туманных отблесках луны,

Встающей с правой стороны,

Но хоть бы малый след

Жилья означил лунный свет

В пустыне беспредельной, — нет!

Мелькни костер во тьме ночной

Нам путеводною звездой,

Болотный огонек в тени

Насмешкой надо мной блесни,

Нет! — И ему бы я был рад,

Лги он, обманывай, скользи:

Он бы уверил скорбный взгляд.

Что человек вблизи!

XVI

«В путь — вновь; но вяло, кое-как:

Уж нету дикой мощи той,

Весь в мыле, бег сменил на шаг

Конь истомленный мой.

Теперь и малое дитя

Им управляло бы шутя,

Но что мне пользы в том?

Он укрощен, но связан я,

А развяжись, — рука моя

Не справится с конем.

Я все ж попробовал опять

Тугие ремни разорвать,

Увы! не удалось:

Я лишь больней их на себе

В бесплодной затянул борьбе,

И бросить все пришлось.

Казалось, кончен дикий скок,

Но где предел? — еще далек!

Вот мглисто посветлел восток,

Как был рассвет тягуч!

Казалось, что сырая мгла,

Клубясь, темна и тяжела,

Навеки солнце облекла,

Пока багряный луч

Не бросил звезд бессильных ниц,

Затмив лучи их колесниц,

И с трона залил мир кругом

Своим единственным огнем.

XVII

«День встал. Клубясь, исчезла мгла,

И все ж — пустыня вкруг была,

Куда лишь глаз хватал. Зачем

Стремиться по просторам тем

Чрез поле, реку, лес? Там нет

Людей, — зверей нет! Хоть бы след

Копыт иль ног по целине,

Знак жизни! В тяжкой тишине

Сам воздух там застыл

Не слышен тонкий рог цикад,

Птиц — или нет, или молчат.

Шатаясь, из последних сил,

Брел конь мой, — долго; тяжко он

Был изнурен и запален;

И все — пустырь со всех сторон.

Вдруг долетело до меня

Как будто ржание коня

Из чащи сосен, — или там

Промчался ветер по ветвям?

Но нет: из леса к нам летит

С тяжелым топотом копыт

Табун огромный, яр и дик;

Хотел я крикнуть — замер крик.

Как эскадрон, летят ряды;

Где ж всадники — держать бразды?

Их тысяча — и без узды!

По ветру — гривы и хвосты;

Раздуты ноздри, вольны рты;

Бокам их шпоры и хлысты

Неведомы, зубам — мундштук,

Ногам — подков железный круг;

Их тысяча — сплошь дикарей;

Вольнее волн среди морей,

Они, гремя, неслись

Навстречу нам, а мы — плелись.

Но моего коня взбодрил

Их вид на миг; из крайних сил

Рванулся он, слегка заржал

В ответ им — и упал.

Дымясь, хрипел он тяжело;

Глаза застыли, как стекло,

И сам застыл он. Первый бег

Был и последним — и навек!