Майор Пронин и тайны чёрной магии - [39]

– С любовью, вот с чем, – решительно сказал Вася. – И я заявляю тебе об этом, как секретарь комсомольского комитета.

– Но я же тут ничего не могу поделать, товарищ Чоба, – сказала Маруся. – И в уставе нигде не сказано, что один член комсомольского комитета не имеет права влюбиться в другого члена комсомольского комитета.

– Устав тут не при чём, – строго сказал Чоба. – Устав такие вещи не предусматривает. Ты сама знаешь, что твоё поведение неразумно.

– А почему это любить тебя неразумно? – спросила Маруся. – Разве ты считаешь Раю дурой?

– Так то Рая, – мрачно сказал Чоба. – Рая совсем другое дело.

– Такая же комсомолка, как ты и я, – дерзко возразила Маруся. – Значит, Рае можно, а мне нельзя?

– Как ты не понимаешь? – взмолился Чоба. – Я тоже люблю Раю.

– Но ведь ты с таким же успехом можешь полюбить и меня? – возразила Маруся. – И тогда всё, что ты сейчас говоришь мне, ты сможешь сказать Рае.

Невинными глазами она посмотрела на Васю.

– Впрочем, – оказала она, – я думаю, что Рая при своём характере успокоится гораздо быстрее меня.

– Ну, это ты врёшь, – злобно заявил Вася. – Райка, может, ещё дольше, чем ты, не успокоится…

В общем, они так ни до чего и не дотолковались. Несмотря на весь свой авторитет, Чоба так и не добился от Маруси обещания отказаться от попыток завоевать его сердце.

– Всё равно ты будешь мой, – сказала она ему на прощанье и удалилась с таким видом, точно Чоба был повержен ею на обе лопатки.

В тот же вечер об этом разговоре стало известно в станице и предала его гласности сама Маруся.

– Всё равно он будет мой, – повторяла Маруся всем, с кем бы ни сталкивалась, и эта уверенность семнадцати летней девчушки порождала самые различные толки.

Что касается Пронина, он об этой треугольной истории узнал от матери Маруси, когда она пришла к нему жаловаться на Евдокимова. Это была рассудительная нестарая женщина и пришла она к Ивану Николаевичу с самыми добрыми намерениями, – она только не разобралась в слухах, которые нахлынули на неё со всех сторон, и посчитала виноватым в этой истории Евдокимова. Она села перед Иваном Николаевичем с таким решительным видом, точно решила никогда уже больше не подниматься, и заговорила с ним, точно тот был должен ей, по крайней мере, сто тысяч рублей.

– Куда ж это годится, товарищ Пронин? – сказала она, певуче растягивая слова. – На что вы только глядите? Для что сюда поставлены? Привезли к себе парня, уж не знаю, для чего вы его сюда привезли, – а он и примись станичным девкам косы расплетать. Маруська-то моя, слышали? Ей школу ещё в будущем году кончать, а она – «любви все возрасты покорны…»

Да-да, так и сказала, – вот тебе и рядовая колхозница!

Иван Николаевич только головой покачал… Не знаем мы людей, совсем не знаем, и представление о них имеем какое-то позапрошлогоднишнее!

– Я, конечно, и сама могу разузнать всё про вашего гостя, – продолжала мать Маруси Коваленко, – и пожаловаться куда надо смогу, да не хочу вас обижать, потому как надеюсь, что вы ограничите его поведенье и он перестанет её и в кино водить, и шоколадом кормить.

Иван Николаевич ничего толком не понял, пообещал наложить запрет и на кино, и на шоколад, и, как только мать Маруси ушла, тотчас же вызвал к себе Тарановского.

– Что ещё там такое? – недовольно спросил секретаря райкома комсомола. – Распустились твои комсомольцы. Только что была мать Коваленко. Жаловалась на дочь. Говорит, совсем отбилась от рук…

– А что я могу поделать, Иван Николаевич? – обиженно промямлил Тарановский. – Любви все возрасты покорны…

Ответил теми же самыми словами, что и предыдущий оратор, точно они все сегодня сговорились повторять Пушкина. Но Тарановский всё же слышал что-то об этой истории и ввёл Пронина в курс событий, так что вечером Пронин смог упрекнуть Евдокимова уже с некоторым знанием дела.

– Не ожидал я от вас этого, Дмитрий Степанович, – полушутливо, полусердито сказал Пронин, – С вашей лёгкой руки у нас тут полное падение нравов…

Он рассказал Евдокимову о посещении матерью Маруси Коваленко райкома и о беседе с Тарановским.

– Ну, что скажете? – спросил он. – Заварили кашу…

– Не волнуйтесь, Иван Николаевич, всё станет на своё место, – тоже полушутливо, полусерьёзно ответил Евдокимов. – Я её заварил, я её и расхлебаю.

Иван Николаевич пристально посмотрел на Евдокимова.

– Расхлебаете? – спросил Пронин.

– Расхлебаю, – подтвердил Евдокимов.

– Ну, смотрите – сказал Пронин с улыбкой. – Я только хотел предупредить.

Но на следующий день каша заварилась ещё гуще, – Маруся отправилась к старику Лещенко привораживать Чобу.

Она так и сказала подружкам:

– Иду привораживать, раз сказала, что будет мой, так и будет мой, я своего добьюсь.

Но от Лещенко она вернулась ни с чем, – старик отказался ей ворожить.

– Комсомольцев черти боятся, – сказал он ей. – С вами только неприятностей наживёшь.

Как ни упрашивала его Маруся, ни какую благодарность ни сулила, ничто не помогло, знахарь ворожить не согласился.

– Ничего, – сказала Маруся, не унывая, подружкам. – Я старика уломаю, и Ваську он всё равно ко мне приворожит.

Но вслед за этим неудачным посещением знахаря, последовало другое посещение, на этот раз к Марусе, которое чрезвычайно её удивило. В хату Коваленко пришла Анна Леонтьевна Савельева. Дома были и мать, и дочь.