Майор Пронин и тайны чёрной магии - [37]

– А мне верить и не надо, – сказал старичок. – Вы советской власти верьте, вот кому.

– Как так? – спросил Евдокимов.

– А так, – сказал старичок и добавил:

– Советская власть не ошибётся. Он уже сидел за то, что насупротив народа шёл, и опять сядет.

– Вы, я вижу, и впрямь пророк, всё знаете, – сказал, усмехаясь, Евдокимов и встал. – Ну, спокойной ночи, спасибо за беседу, пойду.

– И вам того же, – сказал старичок. – Пойду и я, поближе к своему печенью, буду радио слушать.

Он опять поправился на свой лад, исковеркал правильное слово:

– Радием очень увлекаюсь, – добавил он. – Особенно по вечерам.

Они вежливо распрощались и разошлись.

Евдокимов медленно пошёл домой.

Из парка, действительно, доносились звуки радио, из репродукторов, – очень глухо, правда, – лились «Амурские волны».

Когда он вошёл к себе в комнату, из соседней комнаты его окликнул Пронин.

– Дмитрий Степанович, вы одни?

– А с кем же я могу быть?

Пронин засмеялся.

– Кто вас там знает!

Он позвал Евдокимова к себе.

– Заходите.

Пронин лежал уже в постели и читал.

Евдокимов сел на стул у кровати.

– Я вас очень стесняю, Иван Николаевич?

– Какие пустяки, – сказал Пронин. – Чем это вы меня стесняете? Стесняли бы – сказал.

– Да, вот, поздно прихожу, мешаю спать, – сказал Евдокимов. – Бужу Ларионовну.

– Ну, ей полезно, – усмехнулся Пронин. – Она и так зажирела.

Они обменялись понимающими дружелюбными взглядами.

– Как дела? – спросил Пронин.

– Помаленечку, – сказал Евдокимов.

Пронин читает газету. Рисунок Анны Леон

– Я тоже не любил делиться во время работы – сказал Иван Николаевич. – Одинаково, как у хозяйки на кухне грибки для винегрета из-под руки выбирать.

Они прислушались к радио, из репродуктора лились знакомые «Волны», на этот раз – Дунайские.

– Вами Матвеев интересуется, – сказал Пронин, ухмыляясь. – Говорит, вы у него уже несколько дней не были.

– Не успеваю, Иван Николаевич, – признался Евдокимов. – То туда, то сюда.

– Да, он мне говорил, – сказал Пронин с хитрой улыбочкой. – Говорит, борьбой с сорняками очень увлеклись.

– Есть грех, – сознался Евдокимов и засмеялся. – Сказано, сердце не камень.

– Бог в помощь, – сказал Иван Николаевич и посмотрел своего гостя проницательнее, чем тому хотелось. – Я ему так и сказал: почему ты думаешь, что он лоботряс, может, он на ней даже женится, цыплят считают по осени.

Евдокимов поморщился.

– А он что – так меня лоботрясом и назвал?

Пронин опять засмеялся.

– Не только лоботрясом. Я сегодня от него целую тираду по вашему адресу выслушал. Говорит, что первое впечатление на него произвели хорошее. Образованы, умеете держаться и даже в законах разбираетесь. Но, говорит, я в нём разочаровался, зря ему дело передали. Ловит раков, говорит, по целым дням, вдову ходит, утешает, в общем, чувствует себя, как в отпуску. И в довершение всего, говорит, принялся морочить голову какой-то девчонке. По всей станице уже толки идут. Болтун, говорит, ваш Евдокимов, бездельник…

Евдокимов нахмурился ещё сильнее, но Пронин видел, что Евдокимов нисколько не сердится, в глазах у него искрилась самая настоящая смешинка, однако, Пронин и вида не подал, что заметил эту смешинку, и в свою очередь строго поджал губы.

– Да, – укоризненно повторил он. – Бездельник, говорит, ваш Евдокимов и всё.

Любовь не картошка

Ухаживание Евдокимова за Марусей Коваленко неожиданно обернулось такой стороной, что все только диву дались, какие шутки шутит с людьми жизнь. Маруся была ещё очень молода, ей шёл только восемнадцатый год, и её сердце, по-видимому, никогда ещё не сжималось и не билось от той неясной мучительной и сладкой истомы, которая является предвестником первой любви.

Она успешно перешла в десятый класс, отлично училась, много и охотно работала в комсомольской организации; она действительно была активной комсомолкой, была членом комсомольского комитета и её побаивались даже мальчишки, настолько она была требовательна, настойчива и прямолинейна. Ни о каких глупостях, а не то чтобы там о любви, Маруся не помышляла. Она, правда, как и все девушки, любила принарядиться, но в отношении к себе не позволяла никаких вольностей, на школьных вечерах танцевала преимущественно с подругами и вела себя всегда с таким достоинством, что ни один мальчишка не осмеливался дергать её за косу. Возможно, что она так бы и кончила школу, не задумываясь о любви и всяких там ахах и вздохах, если бы на её беду не свалился как снег на голову этот самый Евдокимов.

Он познакомился с ней, поговорил раза два или три и принялся ухаживать по всем правилам галантерейного обращения.

Евдокимов ходил с Марусей в кино, прогуливался в парке, угощал конфетами и даже шоколадом, который ещё с прошлого года лежал затоваренной окаменелостью в витрине сельского продмага, ухаживал так откровенно и недвусмысленно, что всем было очевидно, что дальнейшее развитие романа зависит исключительно от Маруси.

Но тут-то дела и приняли совершенно неожиданный оборот. Маруся, разумеется, отлично понимала, чем вызвано такое исключительное внимание Евдокимова, и, должно быть, ей надо заглянуть в сердце к самой себе, чтобы выяснить, что же в нём происходит, нравится ли ей Евдокимов и способна ли она его любить…