Маятник бизнеса: между орденом и тюрьмой - [5]

Но наши прадеды прорвались!

И храмы к небу поднимались,

И род купеческий расцвёл.

Дед по материнской линии Андрей Фёдорович Миронов — из рода московских интеллигентов; став одним из первых российских лётчиков, он стажировался во Франции и ушёл воевать против немцев за царя и Отечество в Первую мировую войну.

И хоть пересеклись мы с дедом всего на пять лет, но след в моей душе и в духовном развитии он оставил неизгладимый. Но об этом лучше скажут два посвящённых ему стихотворения:

Наследство

Сжёг лето яростный сентябрь

В кострах осенней позолоты.

А ключник времени — декабрь –

Глядит на новый календарь

Из убывающей колоды.

Тревожен жребий каждый раз,

С молитвой мы к судьбе взываем,

Чтоб сберегла родных и нас,

Чтоб нежный свет родимых глаз,

Как в детстве, был неисчерпаем.

С такими мыслями сроднясь,

Иду я к дате юбилейной,

Порой вздыхая и крестясь,

Порой старательно бодрясь,

Ищу, где сбился пульс вселенной.

В дыму цехов я в зрелость шёл,

Померк огонь, зажжённый детством;

Вихрь пятилеток путь замёл,

Но, заблудившись, я набрёл

На клад с негаданным наследством.

Богатство дед скопить сумел,

С эпохой сталинской сгорая.

Он надо мной лет пять корпел

И под гитару тихо пел,

В мелодиях любви купая.

Дед даже музу приручил!

Она пером меня коснулась,

Я вскрикнул, пробудясь в ночи,

Узрел поэзии лучи,

Страсть сочинять во мне проснулась.

Но дед, увы, был одинок,

С московско-царственной закваской.

Он завещал: «Держись, внучок,

За песню русскую и слог

И в мир ступай с мечтой и сказкой!»

Без деда я поплыл один

В тумане чуждых научений.

Всё комом шло, как первый блин…

Вдруг звоном колокола всплыл

Над жизнью хор стихов вечерний.

Утрата

«Ох, зябко домовому» — и с гимном в шесть утра

Ворчал дед: «Печку, братец,

чуть свет кормить пора.

Крещенский жмёт морозец. Бог даст,

так разожжём», –

А сам щипал лучины охотничьим ножом.

И вскоре треском радостным весь оживлялся дом,

Духовка нараспашку шла в комнату теплом,

Она, с хозяйкой, праздничный пирог

и хлеб пекла,

А на ночь груду валенок к скамеечке влекла.

Иной раз рядом грелись коньки, сродни саням,

Снегурки круткой к валенкам прилаживал дед нам.

А на окне подтаивал намёрзший городок,

Бутылки руслом тряпочным влекли к себе поток.

На гвоздиках бутылки менял я в нужный срок,

Сливать водицу талую — был первый мой урок.

А между рам снег ватный — дед так принарядил,

Чтоб без улыбки доброй никто не проходил.

Румяные молочницы кричали у ворот,

Манила счастьем улица нас в свой круговорот,

Поленницы шли в очередь под кров дровяников,

А круг точила рыжего грел щёки топоров.

И только трёхколёсник сквозь дрёму вспоминал,

Как тротуар дощатый нас скрипом принимал,

Как куры разбегались, потешно голося,

Как будто тоже деда о помощи прося.

В горячий летний полдень был тополь нам шатром,

Жар камешков гасила трава живым ковром,

В стихи и сказки деда душой влюблён был двор,

Но оборвала вечность негромкий разговор.

И в лётном синем кителе, в наградах, без погон,

Казалось, дед заслушался на дальний перезвон,

Впервые рядом с матерью я плакал не один…

Солёный привкус детства всё ближе у седин.

В крещенские морозы мне слышится с утра,

Как дед ворчит, мол, печку кормить — твоя пора…

Детство, хоть и тянулось бесконечно долго, увы, с позиции сегодняшнего дня, пролетело мгновенно, как и на первый взгляд бестолковая, но порой весьма напряжённая юность, а студенческо-заводская молодость упёрлась в зрелость 90-х годов.

Родина «юного» капиталиста

Начало 90-х годов прошлого столетия я встретил, имея немалый опыт работы на промышленном предприятии, обсуждённую докторскую диссертацию по экономической социологии и две книги, вышедшие в центральном издательстве с тиражом, который вряд ли был у кого-то из нынешних иркутских профессоров. Но в стране в это время был дан старт становлению дикого капитализма, отрежиссированного кем-то до полной потери здравого смысла и жалости если не к народу, то хотя бы к трудовым ресурсам. Несмотря на понимание беспредела, творимого в стране, я всё же принял решение выйти на весьма тернистую дорогу российского бизнеса, по которой сновали бессчётные бандитские группировки. О том времени ёмко и точно сказано в стихотворении Юрия Кузнецова «Тамбовский волк»:

России нет. Тот спился, тот убит,

Тот молится и дьяволу, и Богу.

Юродивый на паперти вопит:

— Тамбовский волк выходит на дорогу!

Нет! Я не спился, дух мой не убит,

И молится он истинному Богу.

А между тем свеча в руке вопит:

— Тамбовский волк выходит на дорогу!

Молитесь все, особенно враги,

Молитесь все, но истинному Богу!

Померкло солнце, не видать ни зги…

Тамбовский волк выходит на дорогу.

В городе было известно честное имя моего отца — бессменного в течение почти тридцати лет директора мясокомбината. Знали и меня как кандидата экономических наук и автора статей в местной прессе. Под этот багаж авторитета и гарантию моего приятеля — директора одного государственного предприятия — мне дали весьма внушительный кредит, оформленный в виде карманной книжки банка. Только после получения кредита, в реальности которого, будучи пессимистом-реалистом, я сомневался до последнего дня, пришлось всерьёз задуматься: «А что дальше?»

Один из новых знакомых Григорий предложил рвануть на Камчатку — привезти самолёт красной рыбы. Мол, у него в Петропавловске нужные люди и полная гарантия того, что товар есть — плати и забирай. Сбыт рыбы тоже казался делом несложным, психология тотального дефицита была жива, основная задача — привезти товар.