Маяковский едет по Союзу - [47]

После процедуры он оделся особенно тщательно.

— Хочу выглядеть франтом. — И игриво: — Недаром я мчался в Сочи.

— Вы ведь против франтовства? — заметил я.

— Бывают в жизни исключения. Еду к девушке. И вообще, для разнообразия можно иногда шикарно одеться!

И посоветовался, какой галстук повязать…

В кафе повезло: подали «хворост» и любимое розовое варенье.

— Моя мама делает розовое варенье — это вещь! Недавно подарила мне большую банку, — поведал Владимир Владимирович.

К столику подсели артисты Большого театра Мария Рейзен, Леонид Жуков и иже с ними. Маяковский просил заменить розетки настоящими блюдцами, а то «негде размахнуться».

Ему приятна была встреча с сестрой Людмилой Владимировной здесь, в поездке. Он пригласил ее на свой вечер.

В летнем сочинском кинотеатре люди сидят, стоят и висят (на заборе и на деревьях за забором).

Афиша гласила: «Леф и Реф — новое и старое — стихи и вещи». Под «вещами» в данном случае подразумевались крупные произведения.

Маяковский читал отрывки из первой части «Клопа». Ярко, в образах, исполнил он три картины, почти не повторяя имен действующих лиц.

Попутно приведу такой разговор. Когда приближалась премьера «Клопа» в театре Мейерхольда, Маяковский неожиданно спросил меня:

— Как, по-вашему, лучше назвать пьесу: «Клопы» или «Клоп»?

Подумав, я ответил:

— Конечно, «Клоп».

— А почему так?

— А потому, что «Клопы» — это нечто массово-стихийное, название само по себе уже отпугивает, шокирует зрителей. А «Клоп» не так страшен, и это — обобщенно и вместе с тем более конкретно и точно. Есть другая сторона дела, чисто формальная: четыре буквы лучше читаются и выигрышнее на афише, чем пять.

— Я тоже склоняюсь к «Клопу», небольшие колебания были, и я решил проверить на людях. Все в основном за единственное число. Твердо остается «Клоп».

В сочинской афише были сокращены все названия стихотворений: «Товарищу Нетте ― пароходу и человеку» называлось просто «Нетте», «Сергею Есенину» — «Есенину». Все заграничные стихи шли под общим заголовком — «Разная эаграничность». «Стихи о советском паспорте» вовсе не значились, но он их читал неизменно.

Маяковский говорил незадолго до смерти, что он собрал чуть ли не 20000 записок. Скорей всего, что это лишь свойственная поэту гипербола. Но если реальна лишь половина этого количества, то и тут есть что почитать и над чем задуматься.

Говорил Владимир Владимирович и о том, что он собирается написать книгу под названием «Универсальный ответ записочникам». И хотя уже был составлен план работы, к сожалению, замысел остался неосуществленным.

Иногда казалось, что одно и то же лицо настигает Маяковского в разных городах — до того были порой похожи одна записка на другую. Он разил таких «записочников» острым словом, но они всплывали снова и снова.

Нередко во время выступлений вырастала гора записок. Ответы на них занимали порой столько же времени, сколько и сам разговор-доклад. Записочный ажиотаж переходил подчас в перепалку. Выкрики с мест сливались в нестройный гул смельчаков-задир.

Однажды поэт не без огорчения сказал:

— Товарищи! Я прекрасно понимаю, что ругательные записки пишутся одиночками, а не всем залом, но и над ними я потею достаточно, чтобы доказать, рассказать и оправдаться!

Приведу ответы на своеобразные, специфические, я бы сказал, курортно-развлекательные записки:

«Утверждают, что вы почти не пользуетесь трамваем и очень редко ходите пешком. Как же вы передвигаетесь?»

— Товарищу, очевидно, хочется, чтобы я ему открыл тайну моего заграничного автомобиля.[49] Но он задает вопрос ехидно и трусливо. Дорогой товарищ, я даже не затрудню себя специальным для вас ответом, ибо на случай таких дурацких вопросов и сплетен у меня есть уже готовый стихотворный ответ:

Не избежать мне / сплетни дрянной. / Ну что ж, / простите, пожалуйста, / что я / из Парижа / привез Рено, / а не духи / и не галстук.

«Вы считаете себя хорошим поэтом?»

Маяковский — резким тоном, во весь голос:

— Надоело! Мне наплевать на то, что я поэт! Я прежде всего считаю себя человеком, посвятившим свое перо сегодняшнему дню, сегодняшней действительности и ее проводнику — Советскому правительству и нашей партии!

«Почему провалился „Клоп“?»

— Клопа-то поймали, а вы со своей запиской действительно провалились.

А вот записка, которую он неожиданно оглашает нарочито пискляво:

«Голос ваш сочен, / Только противен на вкус. / Потому-то я в Сочи / Вами не увлекусь».

— Это результат прямого воздействия южного климата.

«Почему вы так много говорите о себе?»

— Я говорю от своего имени. Не могу же я, например, если я полюбил девушку, сказать ей: «Мы вас любим». Мне это просто невыгодно. И наконец, она может спросить: «Сколько вас?»

Последние два слова он уже кричит а рупор из сложенных ладоней.

«Почему вы так свободно себя держите? Ваш доклад — скорее веселое времяпрепровождение».

— Я стремлюсь к тому, чтобы мой доклад был живым, а не сухоакадемическим и нудным. И думаю, что мне это до некоторой степени удается. Я вообще считаю, что надо стремиться жить и работать весело. Если бы мое выступление было неинтересным, народ уходил бы. Но, как видите, никто не уходит. Впрочем, я должен сознаться, что однажды был такой случай — женщина поспешно покинула зал. Мои огорчения быстро рассеялись, как только я узнал, что ей вышло время кормить ребенка.