Маяковский едет по Союзу - [45]

Одесский медицинский институт был буквально осажден молодежью, желающей попасть на вечер.

Кто-то крикнул изо всей силы: «Дивчата, сидайте хлопцам на колени, иначе ничего не выйдет!» Но и это не помогло: зал, рассчитанный на 400 человек, уже вобрал свыше тысячи. Слушатели разместились и под столом. Маяковского и Кирсанова прижали к трибуне. Пот лил с них градом.

Возможно, по уплотненности зала, этот вечер был рекордным в практике поэта.

После вечера, когда мы остались одни, я показал свой ботинок с оторванной подметкой.

Маяковский рассмеялся:

— Вот оно что значит: «На ходу подметки рвут».

В Одессе сумели доказать, что такое действительно бывает.

Высокий Маяковский и низенький Кирсанов (провожавший его) шагали по перрону до самого отправления поезда в Москву и о чем-то горячо говорили.

От Киева до Москвы нашей попутчицей оказалась киноактриса Юлия Солнцева.

Маяковский пригласил ее к нам в купе из соседнего вагона. Проводник требовал, чтоб она вернулась к себе: «Не имеет права переходить в вагон высшей категории». Владимир Владимирович не соглашался с прихотями проводника и принципиально не отпускал Солнцеву, уговаривая ее остаться. Солнцева спросила Маяковского: «Почему вы выходите на каждой станции?»

— Я должен все знать, иначе мне неинтересно.

В Москве Маяковский предложил «не ждать у моря погоды» — то есть такси, а взять извозчика.

— Успокоительная процедура!

С Киевского вокзала путь порядочный — за Таганскую площадь. У Бородинского моста Владимир Владимирович с увлечением рассказывал о побеге политкаторжанок из женской Новинской тюрьмы:

— Это было в 1909-м. Я сам принимал участие. Помогали мама и сестры. Они сшили гимназические платья для каторжанок.

Он жадно смотрел по сторонам. У Смоленского рынка его взгляд остановился на большущем рекламном щите.

— Когда въезжаешь в город, сразу па афишам чувствуешь, чем он дышит. Я прочитываю почти все афиши. Представьте: вдруг со щитов исчезли бы все афиши — впечатление вымершего города.

ОТДЫХАТЬ НЕКОГДА!.

На юге Маяковский бывал ежегодно, хотя ни Крым, ни Кавказ не были для него просто курортом. «Отдыхать некогда!» — говорил он.

Здесь он работал, подчас не менее интенсивно, чем в Москве. Лишь одному Крыму, например, посвящено тринадцать стихотворений, написанных в Крыму. Тут же он заканчивал в 1927 году поэму «Хорошо!» и создал многие другие произведения.

Я езжу / по южному / берегу Крыма, — / не Крым, / а копия / древнего рая! / Какая фауна, / флора / и климат! / Пою, / восторгаясь / и озирая. / Огромное / синее / Черное море.

А в другом стихотворении о Крыме:

Хожу, / гляжу в окно ли я — / ЦВЕТЫ / да небо синее, / то в нос тебе / магнолия, / то в глаз тебе / глициния.

Маяковского спрашивали;

— Почему вы так много выступаете на курортах? Это пахнет гастролерством.

— У товарищей неправильный взгляд на курорты. Ведь сюда съезжаются со всего Советского Союза. Тебя слушают одновременно и рабочие, и колхозники, и интеллигенты, Приходят люди из таких мест, куда ты в жизни не попадешь. Они разъедутся по своим углам и будут пропагандировать стихи, а это — моя основная цель. Почему-то существует еще до сих пор неправильное мнение о курортах: как будто там отдыхают только привилегированные. Посмотрите, кто теперь в домах отдыха и санаториях. Вот для них я и выступаю и думаю, что делаю неплохое дело.

В Ялте я показал Владимиру Владимировичу выписку из протокола заседания Совета Народных Комиссаров Крыма.

Он обрадовался:

— До чего приятно! Специально слушают в Совнаркоме! О чем? Об освобождении лекций Владимира Маяковского от налогов! Постановили… Что постановили? Принимая во внимание агитационно-пропагандистское значение… освободить! Дайте еще раз посмотреть! Поймите — это сильно. Значит, я нужный поэт.

Из Ялты в Симферополь он приехал с художником Натаном Альтманом. Они поселились в одном номере: Маяковский не отпускал от себя людей, которых любил. Он был неразлучен с Альтманом, и тот присутствовал почти на всех его вечерах.

Возвращаясь из Ливадии в Ялту, мы распевали песни (впрочем, крику было больше, чем пения). Я пытался петь на «вольные» мотивы стихи Маяковского. Кое-что ему нравилось, и он даже подпевал. А иногда ни за что не желал мириться с «подтасовкой». Его любимая ария «Еще одно последнее сказанье…» сменилась «Гренадой» Светлова.

— Здорово сделана вещь! Люблю!

«Гренаду» мы пели на мотив «Яблочка». Увлеченно и вместе с тем сдержанно. В одном месте в перебил:

— У Светлова «ответь, Александровск, и Харьков, ответь…», а вы поете «скажи, Александровск».

— Это я нарочно. Так лучше. Остальное все хорошо.

В другой раз мы неслись в открытой машине из Севастополя. Возникли Байдарские ворота, о которых сказано так точно и выразительно:

И вдруг вопьешься. / любовью залив / и душу, / и тело, / и рот. / Так разом / встают / облака и запив / в разрыве / Байдарских ворот. / И сразу / дорога / нудней и нудней…

В том месте, где дорога пошла «нудней и нудней», Владимир Владимирович открыл железную коробку (в ней оставалось несколько папирос) и тут же закрыл ее:

— Бросаю курить! — крикнул он. И коробка летит в море. (Конечно, до моря далеко — оно только кажется рядом.) Именно после этого и родились строки: