Май любви - [87]

Когда губы Гийома впились в ее рот, она не сдержала дрожи, словно он уже овладевал ею. Ответом на нее была хриплая, скорбная жалоба. Жадные и смелые руки пробегали по ее телу, раздевая до нижнего белья, отбрасывая меховую пелерину, шелковую рубашку… Каждое его прикосновение будило во Флори неведомые ей ранее ощущения — до сих пор ее любили чересчур рассудочно. Она уже была не в состоянии противиться этому обоюдному зову, требовавшему удовлетворения. Сбросив плащ и расстегнув камзол, Гийом обнажил груди Флори, закрыл глаза, словно не мог выдержать их вида, и зарылся в них лицом. Его поцелуи и покусывания оставляли пылающие следы на трепетавшей коже. Покоренная, готовая отдаться, Флори была само ожидание, забыв обо всем на свете.

Гийом взял ее на руки, отнес на кровать, с какой-то уколовшей ее яростью отшвырнув полотнища занавесок. Когда перед ним открылся ее голый белый живот, он упал на колени: пришла и его очередь задрожать, припав к нему губами.

В этот момент ясно послышались шаги на лестнице. Кто-то поднимался по ней. Сейчас сюда войдут! Одним молниеносным движением Флори села на постели. Она запахнула на себе расстегнутое белье, соскочила с кровати, схватила халат со стоявшей в изголовье вешалки для одежды, которую снимают перед сном, и одним движением его надела.

Теперь ее движения были уверенными, неожиданно быстрыми. Она не забыла задернуть занавески, чтобы закрыть кровать, и уже полностью одетая склонилась над колыбелью ребенка.

Как во сне, поднялся и Гийом. Он дрожал, ему даже пришлось ухватиться за спинку кресла.

В дверь постучали.

— Войдите.

В полуоткрытую дверь просунулось морщинистое лицо тетушки Берод.

— Я пришла взглянуть на моего внучатого племянника.

Против всяких ожиданий старуха проявляла большой интерес к родившемуся под ее крышей. Никогда раньше даже не подумавшая до рождения Готье оставить свои книги и подняться к племяннице, теперь она каждый день испытывала потребность взглянуть на новорожденного.

Флори отвечала на вопросы тетки. Необходимая вежливость в сочетании с импровизацией помогала ей овладеть собой. Однако за маской любезности таилось ее существо, находящееся при последнем издыхании.

— Вы вся красная, дорогая, уж не простудились ли вы?

— Не думаю. Это просто от огня в камине.

Причиной этого, однако, была ее разгоряченная плоть, но также и ужасное чувство стыда, поднимавшееся в ней по мере угасания вспышки страсти. Действительно, думала она, не появись здесь тетушка Берод, она в эти самые минуты, позабыв все, отдавалась бы Гийому! Рядом с колыбелью сына, на той самой постели, на которой овладел ею муж в день их свадьбы, на которой родился Готье! Надо признаться, ни одно из этих соображений минутой раньше ее совершенно не занимало!

Она подняла сына из колыбели и взяла его на руки. Это прижатое к ее груди крошечное, еще ничего не сознававшее существо становилось для нее щитом.

— Он вылитая вы, племянница.

Так говорили все.

— Да, это правда. Только вот глаза от Филиппа.

Повторяя десятый раз эту фразу, она обернулась к Гийому, найдя в себе смелость взглянуть на него.

— Смотрите, кузен, как мой сын похож на нас обоих. Разве он не живой символ нашего союза?

— Да, он похож на вас, — скрепя сердце, согласился тот с угрюмым видом. — Это несомненно.

Он смотрел на нее с такой горечью, что она содрогнулась под его взглядом, как от оскорбления, и тут же быстро отвернулась от него.

— Присаживайтесь, тетя, — предложила она, — поближе к огню. Тут вам будет тепло.

Сама Флори села на низкий стул, качая прижатого к груди ребенка.

— К сожалению, кузина, я должен вас покинуть и вернуться к себе, чтобы сделать кое-какие распоряжения. До скорого свидания!

Он откланялся, переступил порог и скрылся за дверью, оставив в растерянности молодую женщину, от которой не ускользнул угрожающий смысл его последних слов. Когда щелкнула дверная защелка, по комнате пронесся поток холодного воздуха, коснулся плечей Флори и замер, согретый пламенем камина.

— Этот парень всегда кажется мне странным, — заметила тетушка Берод. — Что-то в нем есть такое, какое-то напряжение, делающее его присутствие неприятным. Я знаю, что Филипп питает к нему дружеские чувства, но, признаюсь, меня его присутствие скорее стесняет. А что вы думаете о нем?

— Да, это верно, в нем есть какая-то суровость, которая порой озадачивает, но на меня она не действует.

В самой глубине души Флори одобрила свой ответ и заговорила о другом. Время шло. Готье принялся плакать. Нужно было сменить ему пеленки, вымыть в принесенной Сюзанной лохани с теплой водой, снова уложить в колыбель. Старуха с неостывавшим интересом помогала ей, пыталась развеселить ребенка и кончила тем, что удалилась к себе.

Флори осталась одна. Она раздернула занавески над постелью, привела в порядок помятые простыни, подняла соскользнувшее одеяло. Она машинально занималась всем этим, не зная сама, делает ли это со стыдом или во власти овладевшей ею печали.

Стоя перед своей постелью с опущенными вниз руками, как человек, отказавшийся от сопротивления, что уже было признанием, она плакала о себе, о своем нежном муже, которого рано или поздно предаст, об их ограбленной любви, обо всем том непокое, который неминуемо грядет. Теперь она знала, что не сможет ничего сделать, чтобы этого избежать. Этот зов, который вызывает в самой глубине ее существа простое прикосновение Гийома, настолько повелителен, что у нее никогда не хватит сил ему противостоять. Было ли это всего лишь желанием? Это был ураган, смерч. Разве можно бороться с бурей?