Май любви - [88]

Она вытерла лицо, поправила прическу, съела ужин, который принесла Сюзанна, машинально проделала ритуал вечернего туалета, почти не отдавая себе в этом отчета. В ней шевельнулось желание помолиться, но она ощущала какую-то скудость души, которая помешала ей припасть к этому освежающему источнику благодати. Без слез, опустошенная, она улеглась.

Вокруг комнаты Флори, чувствующей себя в собственной постели словно на раскаленной решетке жаровни, все в доме было спокойно. Снег за окнами приглушал внешние звуки, стояла какая-то необычная тишина, глухота которой угнетала. Заснувший в своей колыбели Готье не двигался. Мать не чувствовала даже его дыхания, слишком слабого и не доходившего до ее слуха. Единственный звук, словно чей-то шепот, доносился от слабо горевшего в камине огня. Перед тем, как ложиться спать, служанки набили камин толстыми поленьями, которые покрыли золой, чтобы горели помедленнее, сохраняя тепло до зари, когда принесут новых дров. Небольшие оранжевые и синие языки пламени перебегали по поверхности поленьев словно в бесконечной судороге, разрывая царившую в комнате тьму и отбрасывая на пол блики неправильной формы, казавшиеся незасыпавшей Флори адскими тенями.

Ночь была длинной и душераздирающе горькой. Когда наступило утро, молодая женщина решила пойти к Матильде, во всем ей признаться, попросить совета и найти утешение. Продолжать свое существование в одиночестве она была больше не в состоянии. Ей была необходима опора в лице той, кто в ее глазах была самым надежным убежищем и проводником по жизни.

Приняв ванну, надушившись, позанимавшись сыном, которого препоручила служанке, она оделась потеплее и отправилась к обедне в церковь Сен Северен. Ее сопровождала Сюзанна.

По завершении службы, в течение которой она следовала молитве беззвучно, лишь движением губ, Флори перешла на другой берег.

Снегопад прекратился, но хмурое небо было отяжелевшим от насыщавших его хлопьев. Не было никаких ярких тонов. Картина была полностью черно-белой. Если на крышах домов, на колокольнях, на башнях Нотр-Дам, на сторожевых башнях крепостных стен, на верхней части этих стен, на выступах домов оставались нетронутыми шапки снега, казавшиеся роскошной оторочкой из горностая на их причудливых контурах, то на мостовой, где уже прошло много людей, было сплошное грязное месиво. Ноги проваливались в мокрый снег, иногда скользили. Каждый шаг грозил возможностью падения.

Холодный воздух леденил грудь. Пальцы рук немели от холода несмотря на двойные шелковые перчатки; ногам было зябко, хотя на зимних башмаках были деревянные подметки, предохранявшие кожу от влаги.

Народу на улицах меньше, чем в хорошую погоду, но все же достаточно, чтобы прохожие мешали друг другу, замедляя движение.

Флори с Сюзанной уже дошли до улицы Бурдоннэ, когда снова посыпался мелкий снег. Гонимые западным ветром, снежинки покалывали лицо.

За высокими заснеженными стенами сад Брюнелей, хорошо ухоженный, являл собою зрелище легендарной красоты. С северной стороны чистая белизна оттенялась серым. Под тяжестью покрывавшего их непомерного груза снега ветви деревьев почти доставали до земли, словно приветствуя торжественный холод зимы, другие, более гибкие, распластывались по ней, прихваченные инеем, словно фантастические волосы какого-то таинственного существа. Если наветренная сторона стволов была сплошь белой от снега, то на другой виднелись только отдельные его клочья. Каждый куст был изукрашен кружевом, некоторые были похожи на ледяные снопы искр застывшего в воздухе взрыва. Вдаль уходили аллеи, покрытые нетронутым снегом, скрываясь под сводами из переплетенных, сверкавших инеем заледеневших ветвей, уводя, казалось, в какой-то морозный рай.

Флори остановилась, почувствовав острое счастье возвращения в очаровательные зимы своего детства. Она вдохнула словно окаменевший воздух, прислушалась к знакомой, будто ватной тишине, которую нарушал лишь случайный звук снега, обрушивавшегося с некоторых ветвей, для которых груз его был слишком тяжелым.

По тропинке, проделанной в снегу с самого утра слугами — она помнила, как они всегда орудовали лопатами, весело смеясь своим шуткам, — они дошли наконец до порога дома. Их капюшоны, покрытые хлопьями снега, юбки и полы пальто, сметавшие на ходу скрипучий снег, казались посыпанными индийской солью.

В высоком стоявшем в зале камине ворчавший огонь пожирал громадные кругляки поленьев. В другом конце комнаты стояла железная тележка, заполненная раскаленными угольями, которые будут катать по коридорам, согревая в них воздух.

— Мамы нет?

Укладывавшая в кофр салфетки, Тиберж ля Бегин со вздохом выпрямилась:

— Она только что ушла к мадам Марг, к вашей бабушке, та поскользнулась у самой своей двери, выходя утром из дому к обедне, и, как говорят, очень страдает.

— Она ничего себе не сломала?

— Насколько я знаю, слава Богу, нет.

— Мама собиралась вернуться сюда от нее?

— Вряд ли. Она говорила, что отправится прямо на улицу Кэнкампуа, где ее ждут.

— Тем хуже для меня; придется отправляться домой, не повидавшись с мамой.

От досады и нервного непокоя на ее глазах появились слезы. Неужели она не может справиться с собой, сохранить хоть немного власти над своими чувствами!