Маугли - [25]

Бандиты сначала опешили, на ишаков запрыгнули, а затем рассмотрели меня, мой потешный наряд и ружье, и сразу озверели, как дети в зоопарке.

Врут, будто клоуны - к счастью и вызывают в людях доброе, вечное, Макаренское и Сухомлинское.

Клоуны раздражают, бесят, выводят людей из душевного равновесия, когда так хорошо около котла с бараниной, а тут - клоун с ружьем.

Меня на камни повалили, ногами охаживают, а я жду, когда Анджей из автомата всех положит - удобный случай, как в сердечной клинике.

Я надеялся, что полковник задумал хитрость - я отвлеку террористов, а Анджей их перестреляет возбудившихся до крайности.

Но прогадал я, ох, как прогадал, и цена ошибки - моя жизнь.

Анджей не стрелял, он уходил, потому что свое черное дело сделал, змея подколодная с навыками разведчика.

Я крикнул, чтобы террористы на Анджея внимание перенесли, да толку от моего крика никакого, словно я подавился костью мамонта.

В горле кровь хлещет, булькает, зубы выбиты, только шипение из меня, как из проколотого шара воздух выходит.

Подошел ко мне атаман, а платье на нём черное, женское, кокетливая шляпка с пером и туфельки на высоком каблучке, словно девушка собралась на последнее свидание.

Террористы меня бьют, а атаман танцует женский танец - до бандитов тоже мода дошла, что принимают гомосексуалистов и даже над собой ставят командиром, как пташек опытных.

Растление западное, хвала ему, целебному.

Атаман станцевал, утешил плоть свою и взоры подчиненных, а затем подошел ко мне, не побрезговал моей кровью и обломками зубов, взял пальчиками под подбородок и приказал, но не мне приказал - кто он, чтобы мне приказывал, а своим приказал, чтобы они с меня кожу сняли, но не всю, а так ловко, чтобы я на потеху им и себе на боль прожил три часа.

Если я шутом пришел, то шутом и уйду, чтобы жилы и вены торчали с сухожилиями, на которые мухи налетят, как жены налетают на уши танцоров.

Идея понравилась террористам, скучно им без снимания шкуры, даже предлагали мне маникюр и педикюр, но я отказался от великодушного предложения, неблагодарный я.

Меня освежевали - больно сначала, а потом - тупость и толчки в теле; жизнь толчками выходит, а в каждом толчке терабайты информации моей истории.

Без кожи я в бреду побежал по горам - бежал, даже террористы не догнали, испортил им праздник, надорвал полные сердца.

Шум, гам за моей спиной, даже атаман бежит на каблуках по камням, но перезрели, как сливы, не догнали.

Зато я Анджея догнал, и с размаху камень на шею ему опустил - мигом позвонки раскрошил, друга своего полевого обездвижил - так хозяйка пытает живых карасей, а они без внутренностей плавают.

Анджей понял, что я его, если и не переиграл, но сравнился с ним по жизни и смерти, проклинает меня, именем своей невесты тоже проклинает, и от имени полковника проклинает, потому что одного проклятия мало.

Заявляет, что я всегда выглядел плюгавенько, разгуливал по военному аэродрому с сальными волосами, небритый, от меня дурно воняла, и надобно, чтобы меня военные прокуроры в сундук заперли, а не отправляли на задания в стан врагов.

Я слушаю Анджея внимательно, и в душе моей радость поднимается костром, не нужно идти в часть, нет никаких забот о деньгах и о девушках, не боюсь теперь инфляции и роста курса доллара по отношению к рублю.

Анджею отомстил, дышу, пока живу, а там - кто знает, может быть, комета через час всех радующихся и пьющих шампанское накроет.

Чирей в анус людям, которые по дому в халате ходят.

О халате мысль пришла неожиданная, но я знал, что на пороге жизни и смерти ничего случайного не бывает, и, если подумал о халате, значит - важно, но почему важно - нет времени на обдумывание, так приговоренный к расстрелу выбирает между завтраком и ужином.

Анджей проклинает меня, укоряет, журит, а я смотрю на грудь его с орденами и медалями - все ордена и медали он купил у барыг, надеялся, что когда в родной Краков приедет, то девки его за медали полюбят, как за усы енота.

Девки не за медали любят, а за деньги; просчитался Анджей.

Вдруг, вижу у него орден особый - орден матери-героини, как с куста на грудь поляку упал.

Поляк либо не знал, что за орден, либо надеялся, что его польские Эвки не разберутся, оттого, что танцуют и судачат с утра до вечера.

Я собрал последние силы, и орден сорвал с гимнастерки Анджея, словно плод незрелый кокосовый с пальмы на папуаской ферме украл.

Анджей заверещал, требовал, чтобы я вернул украденное - надеялся, что выживет, как ящерица с двумя головами.

Но я орден крепко в руке зажал - не отдам, и - точка, колпак шутовской на голову тому, кто у меня орден из мертвой руки извлечет.

Анджей понял, что проигрывает по всем пунктам, как в нотариальной конторе Барнаула, поэтому мстил мне, жестко мстил.

"В вашей русской песне поется, что солдаты не в землю ложатся на поле боя, а улетают в стае журавлей, - говорит мне, а рот в злой ухмылке кривит, потому что презирает русских. - Я не русский, я - поляк, вождь, поэтому не в журавлиную стаю пойду, где мне место приготовили в соответствии с моими боевыми заслугами, а к воронам в стаю улечу после смерти.

Вороны умные, умнее журавлей, и ворон в Германии и Франции много, а каждый поляк мечтает о германском и французском гражданстве - так девушка мечтает выйти замуж за всесильного дракона.