Маттерхорн - [103]

Шрифт
Интервал

Он упорно наливался пивом.


Когда лица вокруг превратились в пьяные рожи, Китаец решил, что пришла пора доставить товар к Генри, чтобы он отправил его в Окленд или Лос-Анджелес. Тяжёлый вещмешок неловко оттягивал плечо, его содержимое впивалось в бок и спину. Уже через две минуты после ухода с маленького аэродрома, где расположилась биваком рота 'браво', он обильно вспотел. Протискиваясь сквозь тяжёлые брезентовые полы, образующие вход в четырёхместную палатку Генри, он почувствовал запах нафталина, въевшегося в ткань. Он опустил вещмешок несколько быстрее, чем хотелось бы, и тот, ударившись о фанерный пол, издал металлический лязг. Генри лежал на койке и разглядывал порножурнал. Увидев Китайца, после секундного колебания он расплылся в улыбке, поднялся и поприветствовал его ритуалом рукопожатия. Два товарищи Генри тоже были на месте и поступили точно так же. Приятно было вернуться к братьям.

Генри отыскал тёплое пиво и консервным ножом проделал в нём две дырки. Он поднял его в насмешливом тосте и в пять секунд осушим содержимое. Потом сел на койку, пошарил под 'резиновой куклой' и вытащил маленький мешочек с марихуаной и с уже свёрнутыми сигаретками. Подкурив одну, он сделал глубокую затяжку и предложил Китайцу.

– Не употребляю это дерьмо, – сказал Китаец. К тому же он не был уверен, что это дружеский жест. До этого он уже говорил с Генри о том, как чёрные люди становятся рабами наркотиков. Генри знал, что он не употребляет эту гадость.

– Ах ты, чёрт, чувак. Когда ты уже врубишься, а? Эта травка – хорошая вещь. Плохо от неё никому не бывает.

– Ладно, допустим. Вот ты сам и пыхай.

Генри отдал косячок одному из товарищей по палатке, достал другую банку пива, открыл и предложил Китайцу. Китаец, уперев руки в бока, смотрел в пол. Потом посмотрел на Генри: 'Ты же знаешь, что и это говно я не употребляю'.

Генри поднял брови и обвёл взглядом остальных. Он отставил руку и, откинув голову назад, сделал вид, что внимательно изучает банку. 'Что здесь у меня, Китаец? Чёрт в банке?'

Китаец сомневался. Ему действительно хотелось пива, но он знал, что братья-мусульмане не пьют. С другой стороны, им не стреляли в задницу в грёбаных жарких джунглях. К тому же он понимал, что ему пришлось бы противоречить заявленным идеалам. 'Эй, Генри, есть содовая или что-то вроде?' – спросил он, стараясь казаться небрежным.

Генри выхлебал и вторую банку, прошёл в конец койки и вытащил целый ящик 'Кока-Колы'. Открыв банку, он передал её, ухмыляясь, Китайцу. 'У меня есть всё, братишка'.

Китаец сел на койку лицом к Генри, поставив мешок между ног. Он пил тёплую 'Кока-Колу'. Вкус был, как летом дома. Косячок догорел уже чуть не до самого корешка, так что обжигал пальцы, и дружок Генри сунул его в мундштук-защепку. Генри сделал последнюю глубокую затяжку, и от косяка ничего не осталось.

К слову потолковали, кто из братьев уехал домой, кто не уехал. Потом Генри вперился в глаза Китайца, как бы давая сигнал: 'Паркер действительно хотел пустить на воздух того ублюдка-фашиста?'

Китаец заколебался. 'Думаю, да'.

Генри фыркнул: 'Плохо, что он откинулся'.

Последовали кивки и шёпот согласия.

Китаец словно не видел происходящего в палатке; он видел, как Паркера выносят из периметра в темноту, лицо его обливается потом, а в глазах застыл страх. Как он похлопывает по Паркеру и ободряюще пожимает ему руку. Так в последний раз он видел Паркера. Он вернулся в настоящее. 'Я думаю, что комендор, должно быть, что-то заподозрил. Но говорит, что всё это брехня'.

– Вот уж фигня.

– Угу, – Китаец не знал, куда девать пустую банку. – Да, фигня. – Он потянулся к мешку и распустил лямку, которая прихватывала горловину. – Но у меня есть то, что совсем не фигня. – Он вытащил ствол пулемёта М-60. Потом вытащил приклад, быстро подсоединил и передал оружие братишке, который сидел рядом. Затем вытащил автомат АК-47 и проделал то же самое. Достал пистолет 45-го калибра и отдал Генри. Достал второй АК-47. Он улыбнулся: 'Это для братишек на родине'.

Генри оттянул затвор и заглянул в ствол. Два его товарища сделали то же самое с автоматами АК-47, которые редко встречались в тылу.

Генри улыбнулся, почти загрустив: 'Где ты достал это дерьмо, Китаец?' – спросил он.

– Мы ликвидировали большой склад боеприпасов. Я и несколько братишек потом тащили всё это по частям на себе. Я доставал кое-какие детали к М-60, говорил, что мои уже износились, и так, понимаешь, по чуть-чуть, а 'сорок пятый', тот вообще боевая потеря. Он был моим. Я достал себе новый.

У Генри вырвало что-то вроде 'хэммм'.

Китаец посмотрел на него: 'Что ты имеешь в виду своим 'хэмм'?

Генри бросил пистолет на койку: 'Ты думаешь, что братья на родине не могут достать себе оружия? Хрена лысого, чувак. Всё, что им нужно, – это деньги, и тогда у них будет любое оружие, какое захотят. Разве ты забыл, что живёшь в грёбаной А-ме-ри-ке? У нас в А-ме-ри-ке оружия больше, чем у твоей мамаши было чуваков, чьих имён она даже не знает'.

Китаец изо всех сил старался не вскипеть. Намёк на его мать был обычным грубым оскорблением. Но он не собирался сообщать Генри, насколько близок тот оказался от правды. 'Любая мелочь помогает, Генри'.


Рекомендуем почитать
Потомкам нашим не понять, что мы когда-то пережили

Настоящая монография представляет собой биографическое исследование двух древних родов Ярославской области – Добронравиных и Головщиковых, породнившихся в 1898 году. Старая семейная фотография начала ХХ века, бережно хранимая потомками, вызвала у автора неподдельный интерес и желание узнать о жизненном пути изображённых на ней людей. Летопись удивительных, а иногда и трагических судеб разворачивается на фоне исторических событий Ярославского края на протяжении трёх столетий. В книгу вошли многочисленные архивные и печатные материалы, воспоминания родственников, фотографии, а также родословные схемы.


Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского)

В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.


Верёвка

Он стоит под кривым деревом на Поле Горшечника, вяжет узел и перебирает свои дни жизни и деяния. О ком думает, о чем вспоминает тот, чьё имя на две тысячи лет стало клеймом предательства?


Сулла

Исторические романы Георгия Гулиа составляют своеобразную трилогию, хотя они и охватывают разные эпохи, разные государства, судьбы разных людей. В романах рассказывается о поре рабовладельчества, о распрях в среде господствующей аристократии, о положении народных масс, о культуре и быте народов, оставивших глубокий след в мировой истории.В романе «Сулла» создан образ римского диктатора, жившего в I веке до н. э.


Павел Первый

Кем был император Павел Первый – бездушным самодуром или просвещенным реформатором, новым Петром Великим или всего лишь карикатурой на него?Страдая манией величия и не имея силы воли и желания контролировать свои сумасбродные поступки, он находил удовлетворение в незаслуженных наказаниях и столь же незаслуженных поощрениях.Абсурдность его идей чуть не поставила страну на грань хаоса, а трагический конец сделал этого монарха навсегда непонятым героем исторической драмы.Известный французский писатель Ари Труая пытается разобраться в противоречивой судьбе российского монарха и предлагает свой версию событий, повлиявших на ход отечественной истории.


Мученик англичан

В этих романах описывается жизнь Наполеона в изгнании на острове Святой Елены – притеснения английского коменданта, уход из жизни людей, близких Бонапарту, смерть самого императора. Несчастливой была и судьба его сына – он рос без отца, лишенный любви матери, умер двадцатилетним. Любовь его также закончилась трагически…Рассказывается также о гибели зятя Наполеона – короля Мюрата, о казни маршала Нея, о зловещей красавице маркизе Люперкати, о любви и ненависти, преданности и предательстве…