Матрица войны - [90]

За его спиной уже стояла улыбающаяся предупредительная девушка – продавщица. Белосельцев глазами сказал Даше, что она может приступить к выбору платья, и та устремилась к вешалке, зарылась в разноцветные шелковые ворохи. Оборачивалась к девушке, спрашивала, сама снимала с хромированной стойки наряды, рассматривала их под светом ламп, вешала обратно.

– Пока ваша дама выбирает платье по вкусу, могу я вам предложить чашечку кофе? – Торговец, не дожидаясь ответа, сделал знак кому-то в сумеречной глубине магазина. И, словно по волшебству, запахло кофе, появился служитель с подносом. Расставил на столике чашки, сахарницы, стеклянную вазу с печеньями. – Красивые люди должны носить красивые платья, – сказал он и снова с легкой тревогой посмотрел на Белосельцева, не раздосадовал ли он его своими комплиментами.

Даша выбрала несколько платьев, и они с девушкой проследовали в примерочную, сверкнувшую зеркалами, запахнувшую свои бархатные гардины.

– Сегодня вы первые покупатели, – сказал хозяин. – Нет клиентов. Почему – не знаю. Может, затмение? Люди суеверны. Не желают делать покупки в опасные дни.

– А в чем опасность? – с досадой спросил Белосельцев. – Фальшивые деньги? Фальшивый товар?

– Люди суеверны, – печально вздохнул хозяин, прикрывая свои выпуклые, красноватые собачьи глаза. – У меня сегодня утром сдохли все рыбки в аквариуме.

– Значит, это были маленькие киты. Среагировали на затмение солнца.

Гардины примерочной распахнулись, и появилась Даша. Белосельцев тихо, сладостно ахнул – так хороша она была. В темном платье, почти черном, как южная ночь, с едва заметным лиловым оттенком и слабым мерцанием, словно в воздухе носится мельчайшая звездная пыльца. Открытые, бело-обнаженные плечи с худой стройной шеей. Легкие сборки у талии и длинные, прямые, ниспадающие складки. Ее светло-пепельные волосы были собраны сзади в тугой пук. Лицо сияло. И это было уже не девичье лицо, а лик молодой прекрасной женщины, знающей о своем совершенстве, о своей власти над любящим ее, восторгающимся ею мужчиной.

– Как ты хороша! – сказал он, подымаясь навстречу. – Как к лицу тебе это платье!

Она сделала несколько шагов, взволновав темный шелк, наполнив его таинственным колыханием, торжествующая, бог весть откуда угадавшая эту стать, прямоту спины, приподнятый подбородок и прямой лучистый взгляд. Белосельцев подумал, что так в ампирных дворцовых залах, на царских балах, под солнечными хрустальными люстрами, появлялись молодые красавицы.

– Хочу заказать твой портрет, – сказал он, приближаясь. – Один большой, в золотой круглой раме, может быть, Шилову. И миниатюру, чтобы я мог носить ее на груди в золотом медальоне.

– Спасибо тебе, – сказала она.

Продавец печально и ласково смотрел на них взглядом преданной домашней собаки. Провожая до дверей, приложил руку к сердцу.

Они положили покупку в багажник машины и отправились на Поклонную гору наблюдать затмение солнца. В воздухе было туманно. Из влажных облаков едва моросило, и не было солнца. Поклонная гора, по странному замыслу превращенная создателями монумента в плоскую площадку, была полна народа. Из земли густо, плотно, с шипящим пузырящимся шумом били фонтаны. Мчался мимо угрюмый автомобильный поток. Триумфальная арка, затуманенная, отчужденно и сурово чернела чугунными изваяниями. В белой церкви служили. Шпиль монумента, раздражающе тонкий и нервный, как игла, вонзался в моросящий туман, и ангел на нем казался пронзенным, мучающимся на игле насекомым. Боевая техника минувшей войны – тяжелые танки, гусеничные самоходки, зенитки – влажно блестели. Люди стояли повсюду: под деревьями, у фонтанов, у церкви. Поднимали лица в беспросветное небо, словно ждали, что в тучах откроется прогал, и в этом прогале возникнет черный круг с ослепительной кромкой и огненной зубчатой короной, и случится нечто оглушительное и ужасное, как нашествие из Космоса, обрекающее город на гибель.

Белосельцев, держа Дашу за руку, как ребенка, который может потеряться в толпе, продвинулся ближе к церкви и остановился под деревом, тревожно дрожащим сырой листвой.

– Отсюда все будет видно? – Даша нервно оглядывалась, смотрела в небо, переступала с места на место, словно хотела выбрать устойчивый участок земли, который не разрушится и не провалится вглубь.

– Ничего не увидим, – нарочито буднично ответил Белосельцев. – Промокнем под дождем и пойдем сушиться.

Он чувствовал, как она встревожена. Ее тревога, едва они ступили на гору, усилилась нервным, разлитым вокруг напряжением. Толпа, оставаясь на месте, колыхалась, роптала, словно на нее, как на воды, ложился ветер. Даша сразу стала несвободна, была захвачена этой общей тревогой, нервной вибрацией. Уже не принадлежала себе, а чутко ловила и повторяла колебания и волны толпы.

– Хоть бы очки народу раздали, а то глаза пожгем. Во до чего народ довели, через бутылку смотреть придется! – Хмельной здоровяк, растрепанный и помятый после утренней попойки, ухмылялся, потряхивал над головой темной пивной бутылкой, прикладывался к ней, делая булькающий глоток, облизывался мокрым языком. – А чем я не астроном? У меня со вчерашнего дня затмение!