Матисс - [15]

В 1941 году Анри Матисс рассказывал об этом времени Франсису Карко: «Что за ремесло! Я впервые столкнулся с работой, доводящей до полного исступления. Самые расторопные из наших товарищей, получив премию к жалованью, увольнялись через две недели. Среди них были официанты из кафе, разносчики товаров, целая бригада „халтурщиков“, с которых патрон не спускал глаз. К сожалению, моя физиономия патрону явно не нравилась. Однажды, когда я решил немного отдышаться, он меня окликнул: „Послушайте, доктор! Вы что, веселиться сюда явились?“ Мне так все осточертело, что я тут же возразил: „Ну, здесь не очень-то повеселишься!“ Реакция на мой ответ не заставила себя ждать. Хоп! Расчет, и за дверь. Снова нужно искать работу».

Альбер Марке живет на улице Монж в ожидании переселения на набережную де ла Турнель, Анри Матисс снимает комнату на набережной Сен-Мишель, 19, в старом квартале де ла Паршминри, где его фламандские предки украшали пергаментные рукописи миниатюрами и при Карле V положили начало знаменитой «Парижской школе».

Его ждут красивая молодая женщина и прелестный ребенок. Перед весьма скромным ужином Анри Матисс облокачивается на подоконник с трубкой в зубах, и его взгляд задумчиво скользит от собора Парижской богоматери к Сен-Шапель.

Так, полвека тому назад, на соседнем острове, на набережной Анжу, другой курильщик трубки в те же часы, после ежедневной работы «в упряжке», наслаждался покоем, следя за плавным течением мерцающей реки. И он, великий Домье, также изнуренный поденщиной, мечтал только о живописи.

Сена, дорогая сердцу Юлиана^[174] и Наполеона, не только триумфальный путь и не только последнее убежище для потерявших надежду. Она служила неиссякаемым источником вдохновения Виктору Гюго в его «Заходах солнца», Бодлеру в «Приглашении к путешествию», и, еще ближе к нам, Аполлинеру… А как многим ей обязаны наши лучшие художники от Коро до Домье, от Клода Моне до Анри Матисса!

Хотя ужин и был скуден, живописец лавровых листьев чувствует, как к нему возвращаются силы… Бьют часы. Матисс торопливо надевает фетровую шляпу и спускается по лестнице.

Внизу, на улице Этьена Марселя, в коммунальной школе, над которой возвышается башня Иоанна Бесстрашного, парижский муниципалитет организовал вечерние курсы ленки. Самым прилежным из всех был этот тридцатилетний ученик. Глина дает чисто физическое наслаждение тому, кто прикасается к ней вдохновенными руками. Он пытался ощутить порыв созидающего вдохновения, воссоздавая восхитительную группу Бари «Ягуар, пожирающий зайца»,^[175] выбранную им самим. Он изучал ее в течение двух лет на вечерних курсах, где «проникался страстью дикого зверя, выраженной в ритме масс». [176]

Так вечерами, после тяжелого рабочего дня, в обществе диких зверей и гения отдыхал подмастерье Жамбона.

«ТРИ КУПАЛЬЩИЦЫ»

Утром, как только солнечные лучи касаются башен собора Парижской богоматери, Матисс бесшумно встает, чтобы не разбудить свою молодую жену и маленькую Маргариту. В мастерской уже светло. Он подходит к сокровищам, купленным им три месяца назад у Амбруаза Воллара за полторы тысячи франков. Это гипсовый бюст Рошфора ^[177] — единственный экземпляр, полученный Мане от Родена,^[178] и прекрасная картина, один из шедевров Сезанна — «Три купальщицы».

Их действительно три: справа — спиной к зрителям — смуглая уроженка Прованса, тело которой написано в синевато-зеленоватых тонах; она прочно сидит в густой траве, выжимая левой рукой свою длинную черную косу. Вторая обращена лицом к зрителю: она по бедра погружена в воду, и косые лучи резко моделируют ее торс. Слева, тоже спиной, стоит плотная женщина, ее рыжие волосы имеют оттенок осенней листвы; она наклонилась ко второй купальщице, собирающейся выйти на тенистый берег, и держит в руках халат.

Каких жертв стоили эти «Купальщицы», купленные в то время, когда Сезанна считали несостоявшимся художником и неудачником! Какой внутренней борьбы стоили они Матиссу, когда его приятели говорили ему: «Ты, старина, просто не в своем уме, отнеси-ка это обратно Воллару, и если он возьмет твоих Сезанна и Родена за цену, за которую он их тебе продал, то тебе повезет».

Но он всегда гордо, решительно и с некоторым презрением отвечал одно и то же: «Или я ошибаюсь, или я угадал».

В то время, когда его ресурсы почти иссякли, а акции Сезанна начали повышаться, нужно было колоссальное мужество, чтобы не отказаться от этой картины. «Нет, — сказал мне как-то с гордостью Матисс, — я ведь страстно любил это полотно». Тогда я рассказал ему о «Воспоминаниях» Фернанды Оливье ^[179] о Пикассо и его друзьях, той самой «прекрасной Фернанды», которая назвала Матисса «образцом художника». Он не знал этих строк, но они совпадали с его собственными чувствами: «Я приведу в пример только Матисса, который в пору крайней нужды благоговейно сохранил у себя при поддержке жены уникальное полотно Сезанна, воспитывая тем самым в своих детях вкус и любовь к искусству». Матисс был очень тронут этими словами.

Однако наступит день, когда лишения семьи, непонимание публики, ненависть и презрение, которые всегда преследуют новатора, заставят Матисса отнести дорогое его сердцу сокровище, «Купальщиц», одному из своих самых надежных друзей, Аристиду Майолю, ожидавшему визита крупного торговца. Но дело затянулось, и час великой жертвы не пробил…