Матёрый - [6]

Давно угасли в Курганске плакатные улыбки оптимистичных строителей развитого социализма. Лишь ставки сияют в своей первозданной красе на общем неприглядном городском фоне. Маленькие зеркала, старательно отражающие безразличные к человеческим проблемам небеса.

Имеется в Курганске несколько центральных ставков, прямо посреди жилых бетонных домен и плавящегося на солнце асфальта. Отклеившись от слипшегося в общественном транспорте людского месива, можно окунуться в воду в непосредственной близости от примет цивилизации. С точки зрения уринотерапии это даже полезно, но все же традиционная медицина не рекомендует плескаться в этих водоёмах, наполненных чем-то вроде тёплого бациллоемкого бульона. Уж лучше махнуть подальше от городского пекла — на окраину.

Можно приземлиться на берегу безымянного загородного ставка, окаймлённого плакучими ивами и суховатыми камышовыми зарослями. В самой широкой его части имеется даже небольшой романтический островок, вокруг которого с ранней весны до поздней осени неустанно бродят голозадые раколовы. И хотя они делают это усердно — днём и ночью, раки в ставке не переводятся. Они тоже учёные — в руки пацанов даются редко и неохотно.

Рыбье племя многочисленнее и разнообразнее рачьего. Поверхность воды на зорьке испещрена кругами от поклевок. А иногда тяжело и шумно всплывает неведомый пресноводный левиафан, потрясая воображение здешних рыболовов. Только и остаётся им, что языками цокать. Этих генералов рыбьего царства, русалоподобных чудищ с бессмысленными глазами ставок не выдавал никому.

Причудливо изогнутый буквой S, ставок распростёрся на три километра, то хвастаясь широтой своей натуры, то обнаруживая некую узость и ограниченность. Но глубина его местами достигала семи метров.

Прибившиеся к берегам окурки, пластиковые пробки, дырявые презервативы и раскисшие тампоны могли заинтересовать разве что безмозглых лягушек, мальков да водомерок, резвящихся на мелководье. Прибрежная мелюзга делала вид, что за пределами её маленького уютного мирка нет никаких тёмных глубин. Ведь стоит по легкомыслию сунуться туда, сгинешь навеки.

Уж лучше не забивать себе головы такими неприятными мыслями. Существует множество других, жизненно важных проблем. Просто голова от вечных вопросов пухнет. На сколько лет Филя младше Аллы?

Что не даст человечеству окончательно засохнуть, спрайт или фанта? Помогают ли крылышки прокладок воспарить над житейской суетой? И компенсирует ли свежее дироловое дыхание неистребимый запах несвежих носков?

Все это — жизнь. А смерть лучше оставить мёртвым.

Оскорблённые всеобщим забвением, молчат они о своих жутких открытиях, сделанных за последней чертой. Словно воды в рот набрали. Те, кто приобрёл печальный опыт в вышеописанном ставке, — в буквальном смысле. Иных вынесло на поверхность, прибило к берегу — страшных, раздутых.

Некоторых ставок так и не отпустил.

У зеленого островка, обрывистые берега которого круто уходят в воду, притаился маленький детский скелет, окутанный развевающимися лохмотьями плоти. Бесплатная кормушка для раков. Символ взаимной любви двуногих и членистоногих.

То, что было когда-то светловолосым двенадцатилетним мальчуганом, искало не рачьей взаимности, а богатого улова. Это маленькое существо, завидовавшее подвигам старших пацанов, приплыло сюда в одиночку. Глубоко-глубоко, там, где во мраке ощущались ледяные родниковые струи, детская рука отыскала соблазнительно широкую нору и юркнула в неё. Почти сразу пальцы нащупали узнаваемый наконечник сведённых воедино клешнёй попятившегося назад рака — матёрого и здоровенного.

Рука мальчика азартно тянулась за добычей. Рак, как водится, отступал все дальше и дальше. А когда пятерня решительно протиснулась в сплетение подводных корней, увлекая туда руку по самое плечо, у маленького охотника не осталось ни воздуха в лёгких, ни силёнок освободиться самостоятельно. Он протестующе закричал, оповещая мир о своей беде.

Но мир не заметил бурления пузырей на поверхности, а если и заметил, то не перевернулся. Не на части же ему разрываться из-за каждого утонувшего мальчугана, который, закупорив громадного рака в коварном гроте, превратился в назидательный памятник человеческой жадности.

Другой подобный монумент был водружён под водой на небольшом пьедестале из шлакоблока, намертво увязшем в чёрном иле. Волосы той, кого звали Зинкой, были мягки, шелковисты, пушисты. Тем, кто задевал их босыми ногами, казалось, что это просто водоросли. И никто не знал, что внутри девушки торчит нераскупоренная бутылка шампанского, которое никто никогда не выпьет за праздничным столом в честь двадцать третьего дня её рождения.

Девушку утопили в нескольких метрах от стихийно возникшего пляжа, на противоположном от дачного посёлка берегу. С тех пор, как здесь была установлена импровизированная вышка — ржавая горка, украденная с детской площадки, — каждому хотелось бултыхнуться с неё в воду. Подростки ныряли часами, до полного изнеможения и тошноты. Некоторые из них, врезаясь в толщу воды, едва не целовали подпорченное рыбами лицо утопленницы. У неё, правда, не было губ, чтобы ответить на нечаянный поцелуй, зато зубы прекрасно сохранились. А разбухшие руки выжидательно распростёрлись в глубине, готовые обнять визитёра, прижать к груди и не отпустить наверх, где звучит весёлый смех и светит солнце. Однажды у утопленницы это должно получиться. Как только внутри её поселится кто-то более могущественный, чем вздорные червячки-паучки…