Материнский кров - [9]

Второй раз вызвали в военкомат Матвея на исходе июля. «Значит, все, — думала Ульяна, опять собирая мужу котомку. — Больше не вернут домой». А разлука и в этот раз краткой вышла. Матвей вернулся на другой день из Горячего Ключа и сказал:

— Ну вот, мать, был я кузнецом по простым железякам, а теперь меня записали ковкузнецом. Буду учиться армейских коней ковать. Давно я за партой не сидел и в тетрадке не малювал.

Матвею шутки, а ей дума в голову: «Теперь точно заберут. Коней на фронте много, они ж не стоят по конюшням, в гону каждый день, подковы сбивают быстро…»

Она извелась ожиданием, старалась собрать побольше Матвею на проводы коровьего масла и сметаны и в ближнее воскресенье отказалась идти на базар. Звали соседки, забегала на ее подворье золовка Млыниха, принаряженная, говорливая, привыкшая к базарной торговле и к пересказу новостей. И та не уговорила.

— Нечего мне туда нести продавать, для Матвия все оставляю, — давала всем один ответ Ульяна.

— У тебя ж, Ульяша, сейчас Матвий и по выходным дням ковалит в кузне, и сына дома нет. Закрывай хату на замок и подхватывай кошелку. На людей других посмотришь, новости узнаешь. Гуляй, як твий Матвий гулял, когда ты на степу работала, — сказала ей Мария Любивая.

— Ты, Маруська, за своим Петром чаще пригляды держи и языком меньше бреши. А шалавых попутчиц для базара себе на других подворьях шукай, не на моем. Шоб больше и ноги твоей тут не было!

Быстро выметнулась соседка за калитку. А Ульяна долго не могла успокоиться. «Так я и побежала с вами на базар! Так и уселась торговать, как Одарка Млыниха. Отправила Захарку на фронт и за кошелки похваталась — некогда горевать, огород и сад не успеет перетаскать, пока цена подбилась высоко».

4

Середина августа минула, война подхватила в разбежистый счет весь второй месяц и третий туда же потянула. Станица проредилась от мужского безлюдья, всюду женские руки были в работе, все новости порхали бабьими слухами, и каждая почтовая весточка казалась фронтовой, будто только оттуда, с войны, могли сейчас писать письма. Так и Ульяна подумала, когда получила почтовую открытку. Четверо братьев Матвея на фронте, кто-то из них и написал ему короткое солдатское письмецо. Она даже почтальонку не стала ни о чем расспрашивать, все от Матвея, думала, узнает и от кого пришло письмо, и как тот воюет. Нет, ошиблась — письмо было написано ей.

Митя в конверты всегда закладывал письма, он у нее аккуратный хлопец, еще и голубка нарисует по месту заклейки. Значит, Орина, младшая сестрица, соскучилась и написала открыточку. Старшая, Акулина, а по-станичному — Киля, из Сухуми изредка посылала весточку, но у той курортные картинки на виду, а о себе два слова и скажет: жива-здорова, и все, больше родичам и не отпишет, к обезьянам в питомник спешит, о них у нее, бездетной, вся забота.

Все это Ульяна смекнула, еще и в руках не подержав открытку, еще когда ее доставала из сумки Клава Сырмолотиха.

— Сестричка вам пишет из Платнировской, — протянула рукой и голосом почтальонка, радуясь заранее тому, что-письмо не военное и плохих вестей содержать не должно. — А сынок ваш пока чернила разводит, другим разом привезу.

Ульяна знает Клаву давно. Не ровесница, но и далеко не убежала почтальонка годами, тетей Ульяшей не называет и одним отчеством звать ей не с руки, на «вы» всегда величает. Ульяне привычка ее развозить письма на велосипеде не нравится — задерет почтальонка юбку выше коленок и крутит педали, толстые лытки мелькают у всей станицы на виду.

— Ты, Клава, краснеешь, когда тебе навстречу дядька или хлопец идет? — спросила она как-то. — Или ты привыкла, как цыганка-гадалка, от одной хаты до другой мотаться и никому глаз в глаз не смотреть?

— На работе я, когда по станице еду, от работы и краснею, если улица крутая, никак педалями не выкрутить. Тогда и кидаю глаза до горы, та пособить все равно никто не пособит, а письма все любят получать на своем пороге.

Рябовата почтальонка, лицом не светится, но зубы железные у нее блестят, и она показывает их часто в разговоре, будто дразнит станичниц, многие ведь ходят щербатыми, многодетные всегда зубы губят. Но пусть разговорит сегодня Клава сестрино письмецо, чтоб не томиться весточкой и к другим грамотным не нести читать. И Ульяна не приняла открытку в свои руки, взялась за руль почтаркиного велосипеда:

— Почитай, Клава, будь ласка. Оря ж не натрусила лишних слов.

Да, сестрина весточка была короткой, а печалью давнишней коснулась сердца и бедой свежей, военной, от какой уже многие семьи сиротскими стали, и бедность в них криком кричит, закликает помочь.

Орина была самой младшей сестрой Ульяны. В двадцать седьмом году ее засватал и увез в черноморскую станицу Пашковскую Тимофей Лабунин. Еще до революции эту станицу соединили с Екатеринодаром трамвайными путями, и она считалась зажиточной. Не пропадал у пашковцев ни огурчик, ни зубок чеснока, ни ягодка — все с огородов и садов тащили на городской базар и сбывали по хорошей цене, а благодаря трамваю дорога в город им ничего не стоила и скорой была. Постепенно пашковцы отбивались от земли и степи, осваивали торговлю и ремесла.