Материнский кров - [6]

Двадцать второго июня в станице был воскресный базар. С самого раннего утра началась торговля, и час от часу уплотнялись торговые ряды, густела толпа, прибавлялось товаров и новостей. Уже и в ближние улочки переметнулась азартная распродажа свежей зелени, и к мосту через Псекупс — тесной стала базарная площадь.

Псекупцы постарше припоминали, какие ярмарки были когда-то на заречном лугу, где в обычные дни казаки обучались джигитовке, рубили на всем скаку шашками хворост, а по воскресеньям заречье пестрело многолюдьем и весельем, все там можно было купить и продать, туда шли как на праздник. Из многих закубанских станиц съезжались тогда в Псекупскую торговые гости, даже черкесы пригоняли табунки породистых коней, годных для казачьей строевой службы, и многое другое боевое снаряжение везли сюда на продажу: папахи, чекмени, бурки, наборные пояса, кинжалы, сабли, ружья. Тогда на воскресном базаре каждый хозяин мог отовариться и конем, и плугом, и сбруей, и прочим нужным в хозяйстве инвентарем и инструментом, покупки измерялись на пуды и центнеры, увозились возами и обозами.

Теперь базарная торговля стала исключительно женской, у них в руках были и товар и барыш, они зазывали купить, они ж и приценивались, и шум наводили своими южными распевными голосами, и за мужьями успевали следить, и проверять их трезвость. А те в торговлю вникали без прежнего запала, норовили протиснуться ближе к столовой, где торговала пивом и водкой грудастая Палашка Артюхова и где былая казачья удаль вспоминалась вдруг и тут же находила поддержку и сочувствие, душа распахивалась шире, уже хотелось весь мир объять, приветить друзей и дотянуться кулаком до врага. То и дело в столовой возникали споры из-за пивных кружек, кто-то лез к буфетной стойке без очереди и доказывал свое, отбивался от отшвыривающих его рук, у иного псекупца соловели глаза и по-лошадиному пенился рот, такой со всеми здоровался за руку, прикладывал запретно палец к губам, не говорите, мол, моей жинке, что уже так упился.

Ульяна заняла место в молочном ряду. Когда-то она и зелень продавала на летнем базаре, да осталось на ее подворье всего восемь соток на все фруктовое и овощное разведение. Вот и крутись теперь чаще возле коровы.

Хорошую нетель купил Матвей, девяносто пять рублей отдал, а она ее вырастила. Вербой назвала за тучную породу и вымя просторное. Почти тридцать литров давала за день летом Верба, и жирным было молоко, за повышенную жирность даже налог Ульяне снижали и в пример другим хозяйкам ставили.

Покупали не сказать чтоб нарасхват, но опорожнялись Ульянины молочные глечики и стеклянные банки, горка творога оплывала. Наверное, строгим ликом и белизной косынки и фартука внушала она доверие покупателям. Спрашивали больше городского вида дамочки, в них она без труда узнавала жен красноармейских командиров. Были и у нее на квартире военные из кавалерийской части, и ничего, ладила, учила варить вареники и галушки, орешки из теста выпекать, а сама пельмени от них переняла, пироги-рыбники. Не мешали ей военные квартиранты жить привычным ладом.

Однажды она случайно услышала разговор квартиранта-майора и его сослуживца. Пришел тот в гости и кивнул на икону:

— Почему она висит в вашей комнате, товарищ майор? Нужно немедленно снять ее! Как вы можете терпеть рядом такой позорный пережиток?

Майор спокойно ответил:

— Во-первых, комната не моя, а хозяйкина. Зовут ее Ульяна Кононовна. Запомните, капитан: мы в этой хате гости, ничего не имеем права требовать, как военные, и вмешиваться в жизнь мирных людей. Икону повесил не я, и не мне снимать ее…

Командиров и красноармейцев здесь, на базаре, всегда много ходило. «А почему сегодня их совсем не видно, — присматривалась Ульяна к толпе: — А может, что-нибудь случилось?»

Радио на базаре внезапно смолкло. Оборвалась там музыка, будто провода кто-то перерезал. Толпа притихла, все смотрели на столбы с репродукторами. Рядом с Ульяной две торговки упомянули станичного монтера Петра Скуба, как ловко лазает тот по столбам, нацепив на сандалии железные когти, и висит после на самом верху, обвязывается вокруг столба широким брезентовым ремнем. И наушники у монтера есть, подцепит скобой прямо на фуражку и слушает провода. Знает свое дело Петро Скуб, надо послать кого-нибудь за ним, пусть проверит репродукторы…

Вверху зашуршало знакомым радиозвуком, кто-то готовился говорить.

— Товарищи! Через одну минуту мы будем передавать важное правительственное сообщение…

Голос диктора узнали все. Он обычно выступал по самым торжественным случаям, его слушали всегда затаив дыхание. Что он скажет сегодня? Про Германию последнее время больше всего говорят и пишут, после того как в Москве договорились, чтобы немцы не нападали на Советский Союз. А с другими странами немцы воюют давно, с ними почему-то мира не берут…

— Дорогие товарищи! Сегодня, в четыре часа утра по московскому времени германские войска вероломно, без объявления войны…

Страшные слова трудно брались на веру. Псекупцам хотелось, чтоб их пересказали все заново крепким державным голосом, чтоб каждое слово было громко услышано и точно понято; нельзя ж о такой нежданной беде узнавать по-другому! Да неужели то все правда? Может, пока провокация?.. Сколько их уже было, тех стычек на границах… Значит, навязали германцы войну, пошли опять воевать на русскую землю…