Материнский кров - [15]

— Дедушка, почему мои ножки легкими оставили? Я ж ой какая ругливая. Дайте и мне, дедушка, колодки, может, колодницей буду тихо жить?

— Нет, не дам я вам колодок — у меня лишних нет, — сказал седенький старичок. — А вы, мать, за своих детей пострадали уже много и еще не все дороги к детям прошли. Оставайтесь жить на легких ногах.

И ушел беленький дедушка, больше ничего не сказал. Матвей ни о чем не спросил почему-то…

Что ж, разве не в радость детей рожала и светлых денечков не знало ее материнство? Да в детях и была вся ее жизнь и все ее праздники и страдания. Из нужды билась, вылезала, снова впадала в нужду, себя не помнила, что когда носила, что ела, когда в зеркало на себя смотрела — все дети перед острыми глазами. Да только из четверых деток один Митя остался.

Варенька, Матвеева любимица, ровно вырастала и рано себя красивой увидела в зеркале. Та и делала все с оглядкой на других, с капризным желанием окликнуть каждого, заставить посмотреть на нее. Когда весной тридцать третьего года запалилась простудой, всех звала к себе, о всех спрашивала, кто куда пошел, наверно, забыл, что Варьяшенька болеет, что ей страшно одной. На цвет вся истратилась, на красу, корешками глубоко в земельку не втиснулась и отцвела на десятом годочке, открасовалась, даже ни на одну фотокарточку не успели снять, все с собой в маленькую могилку унесла.

От Вани осталась такая память в хате: стоит обнявшись с Митей, обоих летнее солнце заставило прищуриться и обожгло братиков жгучим загаром. Может, и пережегся Ванечка на солнце, запеклось что-то в головке у хлопчика внутри, никак ту боль Ульяна не могла наружу вывести, а уж как хотела угнать хворобу, сколько травок настаивала и на примочки и на питье — не спасла, угорел сынок Матвеевой породы в одночасье.

Митю родила в двадцать пятом, когда самой двадцать лет сравнялось, а роды уже третьими вышли, материнский опыт кое-какой заимела. Всю ее вперед сынок вытянул, бока остались пустыми, аппетит пропадал часто и на сон с первого месяца стало клонить, хоть всю работу по дому бросай и лежи-полеживай, так спать хотелось. Когда девочек носила, другие капризы прознала: те еды просили, все бы ела и ела, как макитру с квашней, разносило, такая гладкая делалась. И сошла с нее та родовая опара, в боках и бедрах не осталось никакого лишка и походка опять резкая, будто все на сквозняке ей бежать. А теперь белой крупной гусыней осторожно ногу ставила и береглась больше прежнего — знала, что должна сыночком Матвея порадовать, себе помощницу уже пустила на свет, и батьке будет маленький казачок на смену подрастать. Одного боялась: в мае не родился бы, а то будет всю жизнь маяться, долю несчастливую мыкать с первых дней, так старые люди говорят, наверно, знают, испытали дурную примету не на одной горемычной судьбе. В то, что высмотрено, проверено, в то можно верить, то не случайный брех, не хитрость или пустое хвастовство. Когда минул май и день троицы с родительским поминанием, тревога отступалась, а свекровь, Зоя Федосеевна, и бабка-повитуха Алтачиха свое на уме держали: погоди, мол, Ульяшка, радоваться. По старому, по настоящему календарю май четырнадцатого июня кончится. И не дотянула три дня до того срока, погодить с родами свыше сил человеческих.

Митя утром нарождался. Солнышко еще не осветило землю, чуть розоватило низ неба, подсвечивало свыше, тьма высветлялась от тепла. Солнечный костер разгорался, стрелял искрами, все шире пробивал красные полосы вверху. Тут и сама запалилась и заознобилась спиной, сорочка обмокрела, боль внизу живота возникла нестерпимая, и закричала пронзительно на весь белый свет, заметалась головой по подушке.

Сонная повитуха встрепенулась, свекровь за рубаху-стануху потянула к ней:

— Сла те господи, идет на белый свет христианская душа… Ну, с богом, милая… Поднатужься и давай нам сюда своего сыночка…

Что-то еще в таком духе лопотала бабка Алтачиха и руками проворила. А она в сознании оставалась, но от боли и своего крика плохо все видела и понимала. Но вот и появился в руках повитухи живой комочек, и не спешит та показать, есть еще какая-то помеха, и голосишка не подает никто людского… Ей больше не больно, из нее ушла боль, пустую комнату, где голые стены и ничем не заставлен пол, видела около себя. Кто-то пискнул за бабкой Алтачихой, шлепки по мокрой заднюшке. Заплакал маленький… громче, громче… баском рокотнул… Это был Митя, ее первый сынок, мазунчик матуськин. Родился он в рубашке, потому и не закричал сразу, попридержал голосишко, пока не достали хлопчика из прозрачного гнездышка. Значит, счастье ему на роду написано.

Хлопот много принес ей первый сыночек, а ни свекровь, ни мачеху не звала после родов в помощники. На втором месяце врожденная грызь у Мити обнаружилась. Плохо спал, буркотня в животике, понос открылся — надо самой лечить. Домашнее врачевание переняла от своей матери, а та умела лечить много болезней, целебные травы знала, чуть ли не каждый день кто-нибудь из станичников приходил со своей бедой к Домне Глущенчихе. Ульяна подмечала, запоминала, спрашивала у мамы и сама находила в лесу и в степи растущее в земле лекарство. Мать лечить сестриц и братусек со временем научила, заговорное слово передала. Познала, для чего можно применять резак, зверобой, пустырник, подорожник, адамово ребро, девясил-лопух, шнил-хмель, тысячелистник, пастушью сумку, череду.