Материнский кров - [14]

Все было готово, закуска вся расставлена, водку Матвей в маленькие граненые стаканчики разлил. А они сидели и не торопились начинать. Матвей ерзал на круглом венском стуле, расстегнул воротник гимнастерки и поворачивался иногда боком к столу, будто прислушивался к шуму за стенами хаты, и вдруг откидывался на спинку стула, смотрел в матицу потолка. Всегда он маялся перед выпивкой, на первую стопку не мог решиться сам и молчаливо подталкивал к этому других застольщиков, не разговорится раньше, в откровенность не войдет. Ульяна сидела напротив, сливалась с белой скатертью, как свеча прямо держалась. За ней было первое слово сегодня, ей первой поднимать и питье, и Матвея.

— Выпьем за тебя, Матвий Степанович, — начала говорить Ульяна, не узнавая свой голос. Низко и тягуче протянула слова, как на чужом большом пиру, когда надо привлечь внимание всех и до каждого прикоснуться с нажимом, иначе не будут слушать. Матвей резко отвернулся, ухо подставил одно и другое и голову откинул подальше. Рука его, дернувшаяся было навстречу, остановилась на полпути к ней. Ульяна заколебалась и села опять прямо, как сидела до своего тоста. Поправить положение было некому, Ульяна начала краснеть, мочки ушей порозовели, шея, высоко поднятая над воротом белой бязевой кофточки, взялась пятнами. Матвей не смотрел в ее сторону, не помогал. Тогда она заиграла голосом и позвала: — Ма-ать-я-а… — И опять сконфузилась — Матвей не откликнулся. Она приподнялась и, обойдя стол, подошла к нему вплотную, тронула за руку: — Не обижайся, Матюша. Не умею я пить и на слова за пьянкою не речистая. Ты выпей, и я выпью с тобой. А ругаться не будем… Давай не будем сегодня ругаться, а? — Ульяна даже колени присогнула перед мужем, в глазах у него хотела высмотреть прощение за свою оплошку, за чуб хотела взять ласково и отдернула руку, как от ежа.

— Иди, Уля, садись на место. Ну иди, иди, Кононовна. — Матвей легонько отстранил ее от себя и в два глотка выпил стаканчик водки.

— Нет, я теперь сяду только с тобой рядом. Вот здесь и буду. Пока я твоя жена, пока ты мой и в хате мы нашей… Налей себе еще, и я с тобой вместе выпью. Я хочу сегодня выпить, Матя…

Утром ранним они расставались. Тихо было в станице. Редко-редко петух дальний прокричит торопливым клектом, взбрешет собака, протарахтит по крепкой дороге в горы подвода, и опять воцарится покой в округе.

Матвей сводил коня на водопой и вернулся от Псекупса опечаленным, со слезой на глазах.

— Последний раз напоил коня в своей речке…

— Ты не журись. За тебя мы с Митей сгадаем и поплачем. А ты там покрепче бейся и живым оставайся. Про нас и хату вспомни и скажи себе: живой вернусь.

Ульяна опять утешала и подбадривала Матвея, как младшего. Но он уже что-то узнал про войну такое, чего не знала она, и продолжал горевать:

— Если б немец бомбы сверху не кидал, а то…

— Ты не дуже тех немцев бойся. Загнали ж их самих в землю и не пускают дальше Дону? И ты ж будешь воевать не один на всем фронте, там и наши станичные хлопцы будут, держитесь вместе.

— Трое моих земляков на всю дивизию: Мыкола Головин, Иван Цветков и Мишка Копылов…

— А ты четвертый. В чужом краю и знакомой собачке «здравствуй» скажешь.

Зашли в хату, постояли перед семейными фотографиями, поговорили о сыне и псекупских родичах, вместе собрали в дорожную котомку снедь. Как будто все дела последние переделали и еще раз вышли на подворье и в огороде постояли, вспомнили летние сенокосные хлопоты, вернулись опять в хату. Матвей как изгнанник на все смотрел и со всей прежней жизнью прощался так тоскливо, что Ульяна не выдержала и ускорила прощание:

— Давай присядем на счастливую дорогу. Та не по разным углам — за один со мною стол садись, Матя, и посмотрим глаз в глаз. Пилотку скинь, кучери под нею быстрей не вырастут…

И в хате и на подворье она крепилась и Матвею твердость внушала. Но вот он вывел коня за ворота, ловко, по-казацки, прыгнул коню на спину и натянул повод.

— Матя, родненьки-и-ий… Муж ты мой дорогой-о-ой…

Ульяна припала к его колену и ослабела вся, заголосила, не сдерживаясь, не таясь, как от веку оплакивали казачки уход мужей на войну.

— Ты вернись с чужого кра-а-аю… Помни своих дето-о-чек… Они ж будут ждать па-а-апочку-у-у-у… и дожду-у-у-утся-а-а-а…

Она приподняла от мужнего колена горестное лицо, вытянула вверх руки, и в этот момент Матвей дернул повод. Он тоже плакал и стыдился своих мужских слез, прикрывал глаза свободной рукой. Так и уезжал, скакал на войну — одной рукой правил конем, другой утирал слезы и пилотку не спешил натягивать на остриженную голову.

— Ма-а-атья-а-а…

6

Ульяне приснился странный сон, вещий какой-то сон, всю душу он потряс, и таким ясным было все в нем видевом — перед глазами стояло и требовало: смотри, смотри, разгадай, исполни. Чтоб ни делала, куда б ни пошла — не отвязаться, не забыть ни днем, ни ночью. Хотела рассказать кому-нибудь и придержала, побоялась еще большей смуты, все только ее касалось и родичей кровных, а их в станице нет никого, так кому же нести свою жизнь сокровенную?

Будто и не во сне, а наяву увидела, как собрал всех ее родичей маленький седенький старичок и стал раздавать колодки. Отцу дал, матери родной и мачехе, братьям Алексею, Семену, Федору, сестрицам Орине и Акулине, а мимо нее прошел молча и мимо Матвея. Она окликнула: