Материк - [2]

Не успел Меренька глазом моргнуть, а уж первое дерево на землю упало. За ним второе да третье. Дивится Меренька, затылок чешет:

— Экая проворная ты у меня! Ну, ты руби, а я отдохну маленько, притомился что-то…

Лег Меренька под дерево, любуется на свою женушку, радуется: не побрезговал, взял сиротину бездомную — вот оно и окупилось сторицей. В доме достаток, парнишки — загляденье одно, а уж о самой Светлице речи нет.

Теперь еще избу новую срублю, думает, и совсем хорошо будет.

Тем часом щепочка-то отскочила и прямо Мереньке в глаз.

— Ты потише! — осердился он. — Так и без глазу оставишь!

— Не кривись, Меренюшка, — покорно отвечает Светлица, — нечаянно я…

Задремал Меренька и слышит: топор все тише и тише стучит, однако деревья чаще падать стали. А потом и вовсе стук прекратился, и только лесины, слышно, о землю ухают. Долго ль, коротко ль спал Меренька, но когда проснулся — глядь: а лесу навалено! Три избы построить хватит. Поначалу-то деревья рубленные лежат, а дальше — с корнями повыдернутые. Светлицы же не видно нигде. «Эко баба разошлась, — думает Меренька, — отколь силы берутся!» Встал он, потянулся — да и обмер весь. Медведь по лесосеке ходит и этак шутя деревья валит. Опомнился Меренька, одним духом на сосну влез и кричит оттуда.

— Светлица, где ты?

Медведь-то лапы отряхнул, лоб свой мохнатый утер и говорит Светлицыным голосом:

— Туто-ко я!

И подходит к сосне, на которой Меренька сидит. Меренька же от страху еще выше забрался.

— Слазь, Меренюшка, — говорит медведь, — обедать пора.

Тот же ровно и не слышит, обнял дерево и орет дурнинушкой:

— Светлица-а-а!..

— Вот она я, — смеется медведь Светлицыным смехом и морду вверх задирает. — Слазь, дурачок мой, поедим маленько да лес-от возить будем.

Зажмурится Меренька — вроде Светлица его говорит, откроет глаза — медведюшка…

— Слазь, — уговаривает он, — робенки-от наши заждались, поди, по тятьке с мамкой соскучились.

Опамятовался немного Меренька, сообразил, что чудо вышло либо колдовство какое. Лешаки с бесами да ведьмы с чародеями по лесу во множестве ходют…

— Светлица, поглянь, ты же в медведя оборотилась! — сказал Меренька и на землю спустился. — Как же я жить с тобой стану, колды ты лохмата до когтиста! Ште люди-от про меня скажут?

Поднес медведь лапу свою к морде-то да как заорет! Да как заплачет! На землю упал, шерсть на себе дерет и ревмя ревет:

— Что же ты со мной наделал, Меренюшка? Была я Светлицей, а стала медведицей!..

У Мереньки мороз по коже, волосы дыбом. Конь захрапел, оторвал поводья и телегу по колоднику вдребезги разнес.

— Не стану я с медведицей жить, — говорит Меренька, — оставайся-ко в лесу да на люди не показывайся. Робенки-от наши как увидят — с вилами на тебя выйдут.

Как услышала Светлица-медведица о детях, так и встрепенулась вся. Взревела последний раз — грохот по лесу прокатился, птицы петь перестали — и побежала в сторону деревни.

«Ишо робят напужает», — подумал Меренька, взял топоришко и отправился следом.

Приходит он к своей избе, глядит — глазам не верит. На крылечке медведь сидит, а вокруг детишки хлопочут. Кто гребешком шерсть расчесывает, кто коготки на лапах обласкивает. Меньшой-то самый грудь сосет, причмокивает и улыбается. Чуть заметила Светлица-медведица мужика своего, Мереньку, облапила ребятишек и говорит:

— Тятька-то наш в лес меня жить отсылает.

— И мы с тобой! — заголосили дети и за шерсть ручонками похватались, будто за подол. — И мы стобой, мамка!

— Какая же она мамка, — говорит Меренька. — Ваша мамка — Светлица. А это медведица.

Тут первенец Улыба схватил вилы и на тятьку родного пошел.

— Уходи, — кричит, — откуда пришел!

Светлица же медведица подхватила парнишек, позвала Улыбу и в лес всех повела. Помелькали перед Меренькиными глазами их беленькие головенки и скрылись.

— Ну и ладно, — говорит Меренька, — а я на печь полезу.

Забрался он на печь, да лежать-то плохо: сверху каплет, с боков дует. Спустился тогда он на припечек да и нырнул в печь. Тепло ему там и сухо. Перед носом — горшок со щами. День лежит, второй. Когда щи-то подъел и в брюхе заворчало, чует — захотелось ему в рот что-нибудь положить. А близко нет ничего, рука только. Сунул ее в рот и давай сосать. Да вот беда, язык-то исцарапал. Поглядел Меренька на свою руку — батюшки! Лапа медвежья! И сам весь шерстью оброс.

— Ну вот, — говорит Меренька-медведь, — опять мы со Светлицей сравнялись. Пойду в лес искать, авось встречу еще раз.

Вылез он из печи, а тут собаки налетели и давай портки драть. Пока до лесу добежал — одни ремки и остались.

С той поры, сказывают, медведи поодиночке в берлогах лежат и от голода лапу сосут. Зиму-то лежат, а весной поднимаются и бродят вокруг деревень, высматривают. Подкараулит какой молодую девку — беловолосую красавицу — и в лес волокет. Не помнет, не поест, а только взаперти держит. Сам же ходит и ревет: спрашивает все, не Светлица ли? Голоса-то человечьего нету, а звериный рык где же девке-то понять? Ох и не стало житья девкам, особливо сиротинам, которым горе мыкать приходится!

Сказывают, с той же поры медведица-то одна в берлогу не ложится, обязательно старшенького с собою берет. Он и за младшенькими приглядит, и тятьку, если тот наведается, прогонит.