Мать. Мадонна. Блудница. Идеализация и обесценивание материнства - [45]

Таким образом, как это обычно и бывает, за ее первертными действиями скрывалась надежда на волшебный счастливый исход. Она мечтала освободиться от своего травматического детского опыта, но в то же время ее действия были настолько пропитаны первертной психопатологией, которая передалась ей от матери, что она также была охвачена жаждой мести. В ее внутреннем мире никогда не было места эмоциональным отношениям.

Интересно, что ее эксгибиционизм лишь по виду напоминал аналогичное «сверкание гениталями» у мужчин, но на самом деле отличался от него. Хорошо известно, что мужчины-эксгибиционисты демонстрируют гениталии только женщинам, причем абсолютно незнакомым, тогда как моя пациентка обнажалась только перед женщинами, к которым чувствовала сильную привязанность. Это еще один пример примечательных гендерных различий (см. Главу 2).

Еще одна пациентка была направлена ко мне из-за целого ряда проблем, в том числе сильнейшего отвращения, которое она испытывала даже при мысли о том, что кто-то может до нее дотронуться сколь угодно невинным образом. Сама идея сексуальных отношений была для нее совершенно непереносима; ее тошнило от одного вида людей, прикасавшихся другу к другу. Кроме того, ее преследовали в высшей степени навязчивые суицидальные побуждения, из-за чего она часто не могла встать с постели. У нее было тяжелое нарушение пищевого поведения: периоды голодания сменялись периодами обжорства, вплоть до рвоты. Во время еды ее иногда посещали навязчивые образы, например, ей внезапно казалось, что она ест не грейпфрут, а мозги своей умершей матери или еще другие части ее тела, что приводило к рвоте, помогавшей ей исторгнуть из себя мертвую плоть. Она считала себя очень уродливой и толстой (на самом деле она была необыкновенно привлекательна). Иногда она часами мастурбировала, чаще всего после рвоты. Мастурбация вызывала у нее глубокое отвращение. Часто она испытывала сильнейший страх общения с другими людьми, что привело к тому, что она была не в состоянии регулярно ходить на работу.

Она была единственным ребенком в неудавшемся браке, в котором мать в одиночку воспитывала ее с раннего детства. Мать до такой степени вторгалась в ее жизнь, что никогда не оставляла ее одну. Пациентка говорила о себе, что ее не существует, «я всего лишь часть моей матери», она была неспособна принимать самостоятельные решения. Она ненавидела свои ноги, потому что они были точь-в-точь, как у матери (или же они были ногами ее матери?) У нее сохранились очень яркие воспоминания о том, как мать приходила к ней в постель по ночам, много плакала и требовала у дочери обещания, что та никогда ее не бросит. Вымолив у дочери такое обещание, она «в награду» всюду ее трогала, особенно ее бедра, что очень возбуждало девочку. И так происходило каждую ночь.

Крамер приходит к выводу, что инцестуозные матери не оставляют своим детям не малейшего шанса на индивидуацию. (Вполне возможно, «комплекс Иокасты» не получил признания еще и по этой причине, ведь Иокаста отказалась от Эдипа сразу после его рождения). Крамер считает, что «материнский инцест происходит вовсе не по недоразумению: это намеренные повторяющиеся действия матери, направленные на стимуляцию ребенка для своего собственного удовлетворения. Ребенок при этом может быть как мальчиком, так и девочкой» (Kramer 1980, р. 328). Я полагаю, что в этом определении, которое Крамер дает «материнскому инцесту», она фактически описывает женскую перверсию.

В описаниях, приведенных выше, уже отмечались такие особенности, характеризующие перверсию как повторение и компульсивное сексуальное удовлетворение посредством сведения целостного объекта к частичному. Другая характеристика — дегуманизация, о чем идет речь в следующем отрывке из работы Крамер: «Я могу предположить, что они [инцестуозные матери] не способны получать сексуальное наслаждение от своих собственных гениталий, поэтому они стимулируют посредством мастурбации гениталии своих детей, не прошедших сепарации и индивидуации и представляющих для матери всего лишь дегуманизированное продолжение ее собственного тела» (Ibid., р. 330). Крамер также считает, что эти матери гомосексуальны. Яркий пример подобной дегуманизации можно обнаружить в рассказе моей пациентки, уподоблявшей своего ребенка различным частям собственного тела (см. выше, стр.100-101). Крамер сосредотачивается на материнском инцесте и задается теми же вопросами, что и я, по поводу женских перверсий, особенно в связи с материнством: «Почему исследователи с такой неохотой называют сексуальную стимуляцию, к которой прибегают матери, инцестом и в то же время почти всегда готовы признать отцовский инцест?» В качестве возможного объяснения она выдвигает предположение, что «сопротивление идее "материнского инцеста" связано с глубоко укоренившимся, почти повсеместно распространенным в мире расщеплением образа матери на мадонну и блудницу» (Ibid., р. 328).

Мои клинические наблюдения подтверждают наличие этого предрассудка. Много раз всевозможные инстанции и организации демонстрировали беспокойство, граничащее с паникой, направляя ко мне пациентов-мужчин, совершивших сексуальное насилие. Это резко контрастирует с тем, как те же инстанции зачастую отказывались принимать всерьез женщин-пациенток. Те немногие женщины, которые в конце концов попадают ко мне на лечение, надеются найти терапевта, который готов сделать усилие, чтобы понять их ощущение чрезмерной эмоциональной и физической близости к своему ребенку, будь то мальчик или девочка. Я замечала, что матерям легче рассказывать об инцестуозных чувствах и действиях в отношении дочерей, нежели сыновей. В последнем случае такая информация появляется гораздо позже, причем обычно в рассказе самих сыновей.