Мать Иоанна от ангелов - [9]

Алюнь направился на кухню, впрочем, не слишком поспешая. Когда он открыл дверь, в горницу вбежала девчушка лет четырех, но очень маленькая; уверенным шагом она подошла к отцу Сурину, стала перед ним, посмотрела испытующе, потом вдруг присела и с важностью сказала:

— Я — экономка пана ксендза!

Ксендз Брым опять разразился смехом, схватил девочку и приподнял ее:

— Гоп-ля, Крыся, а тебе ведь нельзя сюда входить, когда у меня гости.

— Ксендз — это не гость, — решительно сказала Крыся.

Оба ксендза улыбнулись. Алюнь возвратился с кувшином вина и большой миской лепешек. Все это он поставил перед гостем. Ксендз Брым отдал девочку Алюню.

— Ну, теперь оба марш на кухню. В печке горит?

— Горит, — пробурчал Алюнь и, вскинув девочку на закорки, скрылся за дверью.

Отец Сурин оглядел горницу, посмотрел на гудевший в печке огонь.

— Холодно тут и сыро, — сказал ксендз Брым, поежившись, — с сентября топить приходится, чтобы хоть немного согреться. Ноют кости у меня, старость не радость.

Ксендз Сурин никогда не пил горячего вина, но он придерживался евангельского правила пить и есть все, что подадут, а потому отхлебнул из кувшина и, переломив испеченную на поду лепешку, осторожно поднес кусочек к дрожащим губам. Он был измучен и устрашен первыми часами пребывания в Людыни, чувствовал себя здесь чужим, несчастным. Ксендз Брым бросил на него быстрый, внимательный взгляд. Ксендз Сурин молчал.

— Вас здесь ждут большие трудности, — вдруг сказал совсем другим, серьезным тоном старый ксендз и глубоко вздохнул.

— Я отказывался, — скорбно прошептал ксендз Сурин и посмотрел на отца Брыма жалобно и беспомощно, как побитый щенок. Вынув из-за пазухи письмо провинциала, он, неуверенно глядя на старика, пододвинул ему письмо по столу. Тот вытащил очки в проволочной оправе, протер их платком, не спеша прочитал письмо. Потом опять серьезно посмотрел на гостя:

— Очень приятно, — сказал он, — очень приятно. Провинциал пишет о вас так лестно… Но вот захотят ли бесы покориться твоей святости, дорогой отец, это еще неизвестно. — Тут ксендз Брым, не прикасаясь руками к кувшину, хлебнул раз-другой горячего вина.

— На то воля божья, — развел руками ксендз Сурин.

— Видишь ли, любезный отец, — продолжал ксендз Брым, словно настраиваясь на длинную речь, — святость разная бывает. И еще — праведные люди в простоте души своей могут быть более легковерны, чем те, что живут в миру и знают все его западни. Как ты творишь экзорцизмы, любезный отец? — внезапно спросил он опять другим тоном.

Ксендз Юзеф взглянул на него с беспомощным недоумением и покачал головой:

— Как же иначе? Согласно rituale Romanum [5].

— Ну, разумеется. Да не в этом суть. Впрочем, завтра, в день воздвиженья честного креста, состоится отпущение грехов. Увидишь это необычное зрелище и познакомишься с теми четырьмя ксендзами. Я туда, в монастырь, не заглядываю, — но и вдалеке не чувствую себя в безопасности. Ксендз Гарнец тоже не заглядывал, а вот же бабы… то бишь, монахини, погубили его. О, мне его судьба запомнилась! Правда, не будь он грешником, они бы, может, и не прицепились к нему. Ксендз Гарнец, надобно признать, был человек молодой, красивый, глаза черные, как у итальянца, одним словом, пригожий… А я что? Старый дед. Уж я-то не явлюсь во сне матери Иоанне от Ангелов.

— А ксендз Гарнец являлся?

— Да неужто, ты пан ксендз, не знаешь? Являлся, и за ручки брал, и на всякие неподобства склонял. Говорят, он прямо сквозь стены монастырские проходил!

Ксендз Брым отодвинулся от стола и от кувшина с вином и вперил в ксендза Сурина светло-голубые глазки. Моргнув раз-другой красноватыми веками, он весело рассмеялся. Отец Сурин в ответ и не улыбнулся, только опустил глаза.

— Все началось якобы с того, что он перебросил им через ограду букет цветов, не виданных никогда в нашем глухом углу. Такие пахучие розы, что когда их несли к настоятельнице, то по пути все залил их аромат, а уж в келье… Э, да что тут долго говорить! Чего только бабы не выдумают!

Ксендз Сурин поднял глаза.

— Так вы, пан ксендз, полагаете, что это бабские сплетни? Что Гарнец не был колдуном? Что он не проникал в монастырь?

Лицо ксендза Брыма вдруг стало серьезным.

— Я полагаю — но говорю это одному тебе, потому что ты должен знать все, — сказал он, доверительно нагнувшись над столом, — я полагаю, тамошним девицам очень хотелось, чтобы Гарнец к ним приходил, и от этих желаний им в голову и ударило. Мать Иоанна целые дни торчала в монастырской приемной и все говорила, говорила без умолку. Монашки со всей Людыни, шляхтянки со всей округи, из-под Смоленска, даже из-под Вильно съезжались сюда и шушукались с нею… Она говорила, член, мол, у него огромный, черный и холодный, как лед.

Ксендз Сурин скорбно склонился над столом и осенил себя крестным знамением. Прикрыв глаза руками, он тихо застонал. Ксендз Брым смотрел на него слегка удивленно.

— Придется тебе, отец, ко многому здесь привыкать, — сказал он наконец. — Сестрицы наши, или, может, бесы, что в них сидят, такое несут, что любой старый рейтар устыдился бы. Да еще выкрикивают громко на весь костел, при сотнях людей… А знаете, где сидят у них бесы? А за что их хватают? А как распаляют? Сестра Виктория от Мук Христовых…