Мать Иоанна от ангелов - [11]

— Бог мне поможет, — опять робко прошептал ксендз Сурин.

— Да будет воля его! — с легким раздражением молвил старик. Посмотрим. Но я думаю, что тебе предстоит пережить немало тяжелых минут.

Ксендз Брым снова встал. Поднялся и гость.

— Да, наверно, — подтвердил он, — немало тяжелых минут. Но жизнь моя, преподобный отец, от этого не станет тяжелей, чем теперь. Очень трудно мне, — прибавил он, глубоко вздыхая, — очень трудно. Бог послал мне тяжкие испытания. Молись за меня, отец.

И он схватил руку приходского ксендза. Тот смутился, даже как будто был пристыжен.

— Что могу я, грешный? — сказал он, похлопав ксендза Сурина по плечу. Моя молитва невысоко взлетает. Но я буду молиться, буду. А что с тобою? спросил он.

Ксендз Сурин, словно бы делая над собой усилие, еще раз с трудом вздохнул.

— Я постоянно чувствую его.

— Кого? Что ты? — с беспокойством спросил Брым.

— Лукавого. Постоянно чувствую его страшное воздействие.

— О! — протянул старик.

— Всегда, непрестанно! О, это ужасно! — простонал отец Сурин.

— Надо молиться, — неискренне и смущенно посоветовал ксендз Брым.

— Молитва — единственное мое прибежище.

— Молись, капеллан, молись!

Эти слова старый ксендз произнес уже уверенней и бодрей, но все же покачал головою, как бы удивляясь или сомневаясь. В дверь вдруг ввалился Алюнь, все еще неся Крысю на закорках.

— Ой-ой! — закричал он. — Печка тухнет.

— Подложи, сынок, подложи дровишек, — ласково распорядился ксендз Брым.

— Ну, благослови меня, отец, — с внезапной решительностью сказал ксендз Сурин. — Пойду в монастырь.

Он наклонился к руке старика, тот его благословил. Крыся, которую Алюнь опустил на пол, громко визжала у печки.

— Отчего ребенок кричит, Алексий?

Алюнь, не обращая внимания на вопрос хозяина, усердно греб кочергой в почернелой от сажи топке.

— А завтра королевич Якуб приезжает, — сказал он вдруг.

— Откуда ты знаешь? — спросил ксендз Брым.

— Первые повозки уже приехали. Будет он жить у пана Ожаровского, за местечком. Да и в корчме у Янко полным-полно.

Ксендз Брым покачал головой.

— Это ради вас, пан ксендз, народ собирается.

Ксендз Сурин не слышал либо не понял. Он стоял между столом и окном прямой, как столб, задумчивый, словно прислушивался к внутреннему голосу. Старик удивленно посмотрел на него и тронул за руку.

— На отпущение грехов съезжаются, — сказал ксендз Брым.

Гость все еще как будто не понимал.

— Ну, так я пойду, — сказал он, с явным усилием отрываясь от своих мыслей. Отвесив поясной поклон, он вышел. Ксендз Брым, оставшись один, все еще качал головой.

Выйдя на улицу, ксендз Сурин увидел Казюка. Тот, очевидно, поджидал его.

— Юрай уже уехал, — сказал Казюк, — а я хочу проводить вас, пан ксендз.

— Благодарю, — ответил ксендз Сурин, — теперь я и сам найду.

— Но так пристойнее будет вам ходить, не одному, — молвил Казюк.

Ксендз улыбнулся.

— Мне все равно.

— Зато нам не все равно. Я всегда буду вас сопровождать, пан ксендз. Ладно?

— Ладно, Казюк, — засмеялся ксендз. — Впрочем, я как войду в монастырь, так выходить буду не часто.

— К нам не зайдете, пан ксендз? Мы люди хорошие.

— Все?

— Ох, может, и не все. Но пока не настал вечер, никто не знает, каков был день.

Они прошли через вертушку и остановились перед монастырской калиткой, рядом с костелом. Казюк указал ксендзу на звонок.

— Вот здесь, — сказал он. — Отворит вам такая славная сестра, Акручи звать ее. Она тут лучше всех…

Ксендз Сурин минуту помешкал.

— Прошу вас, пан ксендз, позвоните, — сказал Казюк.

— Ах да, — смущенно спохватился ксендз и потянулся к звонку. Осенив себя крестом, он дернул за веревочку.

— До свиданья, — попрощался Казюк. — Коли я вам понадоблюсь, паи ксендз, я всегда тут, в корчме.

Ксендз с ласковой улыбкой взглянул на Казюка. Тот стоял в двух шагах, высокий, статный. Растрепанные вихры торчали из-под овчинной шапки, огромные руки свисали полусогнутые, заканчиваясь внизу длинными, разлапистыми кистями. За его спиной виднелось в тумане местечко, через вертушку то и дело проезжали всадники с тюками. Мир суетился, занятый своими хлопотами.

— До свиданья. Оставайся с богом, — сказал ксендз Казюку.

Тут медленно, с тихим скрипом отворилась калитка, и перед ним появилась высокая, румяная, улыбающаяся сестра Малгожата a Cruce [6].

5

— Ждем, ждем, — сказала сестра Акручи и поцеловала руку у ксендза Сурина. — Мать настоятельница еще со вчерашнего вечера ждет. Она уже знала о вашем приезде, отец капеллан, — добавила сестра с грустной улыбкой. — А нынче велела сразу проводить вас в малую трапезную.

— Благодарю, я уже завтракал, — отказался ксендз Сурин, перекрестив сестру и проходя в калитку.

— Нет, нет, — сказала сестра, — эта малая трапезная у нас вроде приемной. Там мать настоятельница беседует с особо важными посетителями говорит, там никто ей не мешает. Пожалуйте, я пойду вперед.

Двигаясь сдержанно и плавно, сестра пошла вперед мелкими шагами, едва колыхавшими сборчатую, тяжелую юбку.

Внутри монастыря было тихо и светло. Беленые стены, чистые, отдающие деревом полы делали воздух прозрачным и благовонным. Слышались в нем и особые монастырские запахи — легкий аромат ладана и какого-то целебного бальзама. На светлых окнах стояли кое-где горшки с цветами. По коридору сестра и ксендз прошли в приемную, там сестра Малгожата отворила дверцу в решетке, разделявшей приемную на две половины, и ввела отца Сурина в небольшую трапезную, смежную с приемной.