Мать и сын - [18]

Это был худощавый, довольно стройный юноша с длинными темными волосами, обрамлявшими узкое лицо. Все, все существование наше есть некая непостижимая загадка, и сие есть тайна за семью печатями — как может некто в цельном своем облике воплотить всю мыслимую красоту, силу и великолепие, если ни один аспект его телосложения, рассматриваемый сам по себе, ничего такого не предвещает.

Юноша определенно был недурен собой, но я сомневаюсь, что у него, если объективно подойти к регистрации размеров и веса, имелся бы шанс на каком-нибудь конкурсе под названием, ну, скажем, Boy Universe. Тем не менее, когда он, описав вслед за своей вагонеткой изящную дугу, подъехал к открытым раздвижным дверям багажного вагона и ловкими, безошибочными взмахами зашвырнул один за другим несколько объемистых кубических пакетов в руки почтовиков, которые перехватывали их в грузовом отделении, он явился мне — с неизбежностью — воплощением совершенного творения Божия и всего того, что заключал в себе смысл этого слова. Сколько ему было лет? Он трудился, работал по найму: это означало, что ему должно было быть как минимум четырнадцать. Но намного ли старше он был в действительности?

Возможно, из-за жары, он был легко и скудно одет. Его еще по-мальчишески хрупкий корпус облекала невероятно яркая лиловая блузка с очень низким вырезом, без рукавов, и была она — с некоторым внутренним протестом я слегка в этом усомнился, хотя, в сущности, и сомневаться не стоило, — была она женская. Чересчур короткая для него, она обнажала широкую, поджаренную солнцем полоску вокруг талии. На нем были кричаще-красные, тонкие бархатные брюки с поясом на бедрах и каштаново-коричневые сапоги с высоченными каблуками. В те времена от юноши требовалось немало мужества, чтобы решиться на столь откровенный туалет, и, наблюдая за его движениями, оценивая взглядом его узкие, гибкие бедра и отчетливо обрисованную, почти непристойно крупную юношескую штуковину, я ощутил почтение и восхищение, от чего у меня на мгновение закружилась голова. Было не исключено — и даже весьма возможно — что он не был абсолютно против мужской любви, но и робкой попкой тоже не был: нет, да класть он на всех хотел. Что же, и на меня положит?

До отхода поезда оставалась еще минута-другая. Парень, определенно удовлетворенный тем, что уложился с работой вовремя, присел на краешек своей вагонетки, вытащил из кармана пачку табака, раскрыл ее и огляделся по сторонам. В это время взгляд его встретился с моим. И только тогда я сообразил — разумеется, я уже заметил это, но факт до меня не дошел — что он носит очки, и — придуманная или нет — в памяти моей всплыла строчка из любовного объявления в газете: ИЩУ ДРУГА ЖИЗНИ. ОЧКАРИКАМ ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬСЯ. Я невольно хмыкнул, и улыбка, усмешка или гримаса, вопреки моему желанию появившаяся на утомленной моей, похмельной роже, не осталась безответной: мальчик тоже улыбнулся, дерзко и открыто, как редко улыбались мне мальчики.

За одну-две секунды в моей голове, как у тонущего в момент смертельной опасности, пронеслось больше, чем мог бы вместить в себя целый книжный том. Это был он, он и никто иной, тот, кого я всю жизнь мою искал по разным городам, улицам и странам, тот, кого я сейчас видел перед собой. Да, видел… но что же теперь успеешь за эту единственную оставшуюся минуту?.. Можно выйти и присесть рядом с ним на его вагонетку, а поезд тронется, и я, к примеру, скажу — ничего более идиотского не придумаешь, но ни на что иное я бы не решился — «А, ладно, другим поездом поеду. Этот битком набит». Ну а дальше что?

Парень снова глянул на меня и одарил еще одной улыбкой. То, что я продумал, взвесил и решил в последующий десяток секунд, было — так мне теперь кажется — немыслимо вместить в такой промежуток времени, и тем не менее я совершенно уверен, что все это промелькнуло у меня в голове. Он был молод… гораздо младше, чем нагловатый, сонно таращившийся на меня несколько часов назад мальчишка в классе той школы, — тому явно было не менее 17–18, и — как мне это в голову пришло в тот момент, одному Богу известно — звали его Константином; безнадежно испорченный, ни дома, ни где-либо еще не ударивший палец о палец, и ни разу в жизни своей ничего не осуществивший и ни на что не годный… Но этот мальчик, в блядовитых своих одежонках, — и те-то лишь для виду, — которому, наверно, было не больше четырнадцати… он работал, экономил, был родительской гордостью… Родители «Константина», раздувшиеся от образованности и целеустремленности, разорались бы на весь белый свет, осмелься я в их любимого сынка пальцем ткнуть… в то время как родители этого принцика-работяги, простые, богобоязненные люди… они, после первого шока, еще и «одобрили» бы… я просто слышал, как его отец произносит: «Оно конечно, дело скверное, думается нам, но парень этот, что ж, он вполне приличный тип…» Ну да, почем им знать…

«Знаешь что? — думал я, словно лунатик, выходя из купе и направляясь в тамбур, дверь которого, выходящая на перрон, была все еще открыта. — Если из этого что-то выйдет… если действительно что-то выйдет… я стану католиком».