Мать. Дело Артамоновых - [4]

Старый мир стремится снова усыпить и умертвить пробуждающиеся, воскресающие души, — прежде всего и больше всего с помощью своего испытанного оружия — страха. «От страха все мы и пропадаем!» — говорит Павел матери, охваченной тревогой за него. Ниловна оправдывается: «Как мне не бояться! Всю жизнь в страхе жила, — вся душа обросла страхом!» Во время первого обыска первой встречи с жандармами — она испытывает только это чувство, но во второй раз «ей не было так страшно… она чувствовала больше ненависти к этим серым ночным гостям со шпорами на ногах, и ненависть поглощала тревогу». Однако на этот раз забрали в тюрьму Павла, и мать, оставшись одна, «закрыв глаза, тихо завыла», как выл прежде от звериной тоски ее муж.

Еще много раз охватит душу Ниловны страх, и каждый раз его заглушит чувство ненависти к врагам — ненависти, которую будет все более освещать сознание высоких целей борьбы. «Теперь я ничего не боюсь», — говорит Ниловна после суда над сыном, но страх еще не совсем убит в ней. На вокзале, когда Ниловну узнает шпик, ее снова «настойчиво сжимает враждебная сила… унижает ее, погружая в мертвый страх». На какое-то мгновение в ней вспыхивает желание бросить чемодан с листовками, где напечатана речь ее сына, и бежать. И тогда Ниловна наносит своему старому врагу — страху — последний удар: «…одним большим и резким усилием сердца, которое как бы встряхнуло ее всю, она погасила все эти хитрые, маленькие, слабые огоньки, повелительно сказав себе: „Стыдись!.. Не позорь сына-то! Никто не боится“». Это — целая поэма о борьбе со страхом и о победе над ним.

Изображение революционного преобразования человеческих душ, их нравственного обновления было связано у М. Горького с мыслью, которая имела глубоко философский и вместе с тем острополитический смысл. Писатель был убежден, что господство собственнических, эгоистических отношений убивает человеческое в человеке, превращая его в бездушное «механическое» существо, и что это проявляется в рабовладельцах гораздо сильнее, чем в рабах. Он утверждал, что буржуазия, обретая господство в жизни, утрачивает способность вырабатывать новые идеалы и вдохновлять ими массы, что она продолжает существовать преимущественно по инерции — по инерции созданной ею государственной машины, сильной силою тюрем и штыков.

После декабрьских событий 1905 года, став свидетелем и активным участником высшего подъема первой русской революции, М. Горький писал: «Моя точка зрения, грубо выраженная, такова: буржуазия в России некультурна, не способна к политическому строительству, идейно бессильна, единственным культурным течением, способным спасти страну от анархии, являются республиканские стремления революционного пролетариата и интеллигенции…» (28, 405). Эта мысль — об идейном, духовном бессилии буржуазии и ее слуг, в том числе такого слуги, как самодержавие, — выражена в романе «Мать» наиболее непосредственно и «программно» в речи Павла Власова на суде.

Здесь уместно заметить, что М. Горький далеко уходил в обрисовке героев «Матери» от их прототипов, смело типизируя жизненный материал во имя решения своих идейно-художественных задач. Анна Кирилловна Заломова рано овладела грамотой и рано освободилась от религиозности, — М. Горький сделал сорокалетнюю Ниловну неграмотной и верующей, чтобы тем большее значение приобрел ее последующий духовный подъем. Петра Заломова мучили не только духовно, — тюремщики избивали его и калечили, но автор «Матери» отказался от изображения этой страшной страницы его биографии, и не потому, что вообще избегал изображать страшное (он делал это, когда считал необходимым), а потому, что в романе ему важно было сосредоточить внимание на других — духовных — формах насилия.

Вот так и речи Петра Заломова и его товарищей на суде над участниками сормовской первомайской демонстрации 1902 года — замечательные речи, высоко оцененные В. И. Лениным, — писатель заменил в романе другими, им самим написанными, в которых те же идеи получили совершенно иное выражение, продиктованное замыслом романа. Павел выступает против буржуазного общества, циничного и жестокого по отношению к личности человека, против «всех форм физического и морального порабощения человека таким обществом, против всех приемов дробления человека…». Он обличает духовное омертвение этого общества: «…все вы, наши владыки, более рабы, чем мы, — вы порабощены духовно, мы — только физически… Посмотрите — у вас уже нет людей, которые могли бы идейно бороться за вашу власть, вы уже израсходовали все аргументы, способные оградить вас от напора исторической справедливости, вы не можете создать ничего нового в области идей, вы духовно бесплодны… Ваша энергия — механическая энергия роста золота, она объединяет вас в группы, призванные пожрать друг друга, наша энергия — живая сила все растущего сознания солидарности всех рабочих… Вы оторвали человека от жизни и разрушили его; социализм соединяет разрушенный вами мир во единое великое целое, и это — будет!»

Почему автор «Матери» отказался от развернутого психологического анализа защитников эксплуататорского строя, так ярко освещенных изнутри в сравнительно кратких сценах пьесы «Враги»? Это было связано с существом его художественного замысла, настолько своеобразного и для своего времени нового, что он не мог быть сразу понят и по достоинству оценен. Андрей Находка говорит Ниловне о тех, кто откровенно жесток, и о тех, кто прячет свою жестокость: «Все они — не люди, а так, молотки, чтобы оглушать людей. Инструменты. Ими обделывают нашего брата, чтобы мы были удобнее. Сами они уже сделаны удобными для управляющей нами руки — могут работать всё, что их заставят, не думая, не спрашивая, зачем это нужно».