Мастера. Герань. Вильма - [163]

Имришко многого мне о нем не расскажет. И спрашивать незачем! Особого толку от него не добьешься, но порой хватает его на иную фразочку, а то и такая вырвется, какую еще недавно понапрасну бы из него и вытягивали. Попробуешь опереться на эту фразу, завязать с ним разговор, а он опять ни гу-гу и еще будто дивится тебе, но все равно — сразу либо после недолгого молчания — ответит, правда частенько невпопад, словно не только на твой вопрос, но и на свою собственную мысль, с которой этот вопрос связан, он уже не в состоянии опереться. Если у него есть мысли — ведь и он размышляет, он теперь столько не спит, — так вот, если у него есть мысли, то наверняка они у него в голове невесть как перекручены.

Иногда, и надо сказать все чаще, находит на него просветление, он способен даже улыбаться, он и Вильме и мастеру уже несколько раз улыбнулся. Мне пока нет. Вспоминал уже и о Карчимарчике, но многого о нем не сказал. Мастер с Вильмой, да, пожалуй, и я, могли бы рассказать о Карчимарчике и побольше. Во всяком случае, сейчас, пока Имро болен. Вспоминал он и церовского причетника, Габчо и Ранинца, Шумихраста и Мигалковича, Онофрея и какого-то Вассермана, да еще кого-то и что-то, а однажды какой-то мост, другой раз страшный пожар, горела якобы вся деревня, люди кричали, но тушить пожар не смели, а случилось все будто из-за одной немецкой машины, что проходила по этому либо по какому другому мосту, вроде было два моста, и машина эта вместе с мостом взлетела на воздух. А иногда вспоминает он одну женщину, у которой как-то ночью скрывался, но она донесла на него, навела на него немцев, правда еще до их прихода успела предупредить его, что за ним идут и что ему надобно быстрее спасаться, а потом догнала его и дала целую ковригу хлеба. Не бредни ли это? Коль эта женщина донесла на него, так зачем предостерегла и почему, догнав его, дала хлеба? Если немцы явились и не нашли его, то что она им сказала? А если бы они узнали, что тот, кто скрывался у нее, получил еще и ковригу? Зачем она их звала? Она же могла эту ковригу дать ему раньше и сразу отослать прочь, а уж тогда и немцам не пришлось бы идти доносить. Но попробуй-ка что уточнить, выяснить, Имро и не такого туману напустит.

12

Вот так время от времени кое-что я от него узнаю. Правда, говорит он это не мне, меня он словно не замечает. Но, бывает, скажет что-то мастеру или Вильме, смотря по тому, кто поблизости, а иной раз таких чересчур много — родственников и не родственников, мало ли кто приплетется, случается, просто ротозей, а то сплетница придет поглядеть, не полегчало ли немного Имришко или, упаси господи, не собрался ли он опять на тот свет.

Какое там! Он вовсе не собирается! Немощь из него уже мало-помалу выходит, у него все больше светлых минуток, да и слов побольше. А поскольку и остальным любопытно, то когда один, когда другой, а иной раз и вчетвером или вшестером исподволь что можно из него и вытягивают. Седьмая (пол сейчас не имеет значения) сидит, пожалуй, в самой середке, разумеется, если все сидят, так и она сидит, хотя и постоять бы могла, сидит рядом с Имришко (мне, выходит, надо было бы изменить и порядок), первая, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая, какая уж разница, я все равно сейчас мужчин за женщин считал, но тут нет ошибки, седьмая сидит и здесь и там, я просто не знаю, с какой стороны или в какую сторону отсчитывать, ну допустим, седьмая сидит в уголке, ведь там можно послушать, можно кой-чего и насобрать, будет на сплетенку.

А Имро, пусть из него и вытягивают, несет порой всякую околесицу, и у меня, я ведь тоже любопытный, есть чем заняться, мне нелегко путем все сложить, кое-что приходится долго ждать — иногда то-се распутать, а что-то снова связать или домыслить, иначе бы в голове был сплошной ералаш. Сейчас-то у меня уже все укладывается легко. Только пока я все подсобрал, поперевертывал, попередумывал, пораскидывал умом, прошло немалое времечко. Кое-что и позабылось, и сейчас, когда мне нужно, опять того-сего нет, у меня же не более чем обыкновенная голова, и вот опять изволь додумывать, опять всякое придумывать. И хоть говорю, что у меня все идет как по маслу, это не совсем так. Может, оно хорошо звучит. Нередко испытываю уверенность, верю себе, сдается мне, что и впрямь все идет само собой. Настает такая минута, и вдруг покажется, что в такую вот завидную минуту в два счета построишь дом. Я-то знаю такие минуты! Но если бы все давалось так легко и так быстро шло, то, ей-богу, у меня было бы уже столько домов, что я бы запросто их раздавал. Понадобись и вам случайно, так я и вам бы, глядишь, преподнес. Почему бы и нет? У меня иногда есть такие дома, я вам дам один. Хороший дом, но всегда только на минутку, поскольку потом, если кому не отдам, то и сам его теряю. Так и с этим писательством: иной раз кажется, что все уже в голове, в руках, а вот на бумаге, на бумаге ни черта не получается. И сейчас почти та же картина: то разбегаюсь, то опять стою, хожу по комнате, раздумываю, минуту разыгрываю из себя мальчика, минуту — Имро, временами чувствую себя и больным, даже есть мало стал. Уже несколько дней нет у меня аппетита. Конечно, вам этого и знать не обязательно, иной в этом вряд ли признается, но я — что ж, я во всем признаюсь. А если о чем и умалчиваю, так лишь из деликатности — возможно, и по отношению к вам, возможно, и по какой другой причине. Да и к чему обо всем говорить! В одну книжку так или иначе всего не втиснешь. Одного человека и то на все не хватит, он всего не знает, всего не успеет, да ведь тут есть и другие, и вы в том числе. Так как же?! Поразмыслите! Помогите и вы!