Мастер игры в го - [14]

И тут от мастера поступило неприятное известие. Он заявил, что обе ночи плохо спал из-за шума реки. Его уговорили сесть за доску, которую отнесли в самый дальний номер гостиницы, где шум реки был не такой сильный, — нужно было сфотографировать противников для газеты, — но он дал нам понять, что гостиницей недоволен.

Вообще говоря, из-за таких пустяков, как недосыпание, игровой день не переносят. Профессиональные игроки в го строго соблюдают игровые дни — даже если умирают их родители, даже если они падают на доску от болезни. Примеров тому немало и в наши дни. Подобное заявление утром в день доигрывания было поступком недостойным, тем более для почитаемого всеми мастера. Конечно, для него это была очень важная партия, но не менее важной она была и для Отакэ.

И случай в павильоне Коёкан, и последний инцидент — все это были попытки нарушить регламент матча. Никто из его организаторов не имел непререкаемого авторитета, никто не мог приказывать мастеру и тем более заставить его подчиниться. Поэтому Отакэ забеспокоился, как пойдут дела дальше. Несмотря на это, Отакэ, ничуть не изменившись в лице, мужественно снес каприз мастера и только сказал:

— Это я выбрал гостиницу. В том, что сэнсэй не смог уснуть, — моя вина. Давайте переберемся в другое место, сэнсэй выспится как следует, а доигрывать начнем завтра, прошу вас.

Отакэ раньше бывал в Догасима и останавливался в этой гостинице. Он решил, что она подходит для игры, и остановил свой выбор на ней. Но из-за ливней в реке прибыло столько воды, что ее шум напоминал перекатывание огромных камней. В гостинице на островке посреди реки заснуть и впрямь было трудно. Сознавая свой промах, Отакэ чувствовал себя виноватым перед мастером.

И теперь я смотрел на спину Отакэ, одетого в легкое гостиничное кимоно, — в сопровождении корреспондента Гои он отправился искать гостиницу потише.

14

Утром все перебрались в гостиницу «Нарая». На следующий день, 11 июля, во флигеле гостиницы «Нарая» после двенадцатидневного перерыва игра возобновилась. С этого дня мастер целиком погрузился в игру, никакого своеволия больше не проявлял и был совершенно безропотен, словно отдал во власть игры всего себя.

Судей в последнем матче было двое — Оно-да и Ивамото, оба игроки шестого дана. Ивамото приехал одиннадцатого числа в час дня из Токио и, расположившись в кресле на веранде, рассматривал горный пейзаж. Согласно календарю, в этот день заканчивался сезон дождей, и с утра и в самом деле появилось солнце, на влажной земле шевелились тени от листвы деревьев, а в водоеме во дворе поблескивали золотые рыбки. Но когда началась игра, небо снова потемнело. Дул легкий ветерок, от которого чуть заметно колебались стебельки стоявшей в нише икэбаны. Сквозь шум реки и маленького искусственного водопада в парке слышался слабый стук — это работал каменотес. Комнату наполнял запах лилий из сада. Тишину зала, в котором шла игра, то и дело нарушала какая-то пичужка, порхавшая возле стрехи. В этот день было сделано 16 ходов — от 12-го до 27-го, который записали.

Через четыре дня, 16 июля, состоялось второе в Хаконэ доигрывание. В этот день девушка-секретарь сменила свое дешевое темно-синее в белый горошек кимоно на шелковое, выглядевшее по-летнему.

Хотя помещение называлось флигелем и стояло в том же саду, что и главный корпус, их разделяло расстояние примерно в квартал. У меня до сих пор перед глазами одинокая фигура Сюсая, бредущего по дороге к главному корпусу, куда мы ходили на обед. Мне редко доводилось смотреть на него сзади. За воротами флигеля дорога шла в гору. Чуть согнувшись, мастер поднимался по ней. На его маленьких ладонях, сцепленных за спиной, была заметна густая сеть мелких жилок.

Верхняя половина тела, несмотря на небольшой наклон, казалась неподвижной, а ноги — еще более худыми и ненадежными, чем на самом деле. Дорога была широкой, с одной ее стороны рос карликовый бамбук, из чащи которого доносилось журчанье ручья. Вот, собственно, и вся картина. Однако одинокая фигура мастера навевала какое-то глубокое чувство, от которого у меня навернулись слезы. В фигуре мастера, только что вставшего из-за доски и неспешно шагавшего по дороге, было тихое, печальное очарование не от мира сего. Я подумал, что к нему подходят слова «последний из людей эпохи Мэйдзи».

Вдруг Сюсай остановился и, глядя в небо, хрипло прошептал: «Ласточка, ласточка…»

Он стоял перед камнем с надписью, что в гостинице изволил останавливаться император Мэйдзи. Над камнем раскинула свои ветви индийская сирень, но цветов на ней еще не было. В старину гостиница «Нарая» предназначалась только для «благородных особ».

Следом за мастером шагал Онода — он чуть отставал, как бы не желая навязывать ему свой темп. Над прудом виднелась дорожка из выступающих над водой камней, по ним можно было перейти на другой берег. Как раз в это время на камнях стояла жена мастера, которая вышла его встречать. Каждый раз утром и вечером она провожала Сюсая до здания, где шла игра, и, когда по ее расчетам мастер садился за доску, быстро уходила. Когда наступало время обеда или партию откладывали, она приходила к пруду встречать его.