Мастер дымных колец - [24]

Илья Ильич слушал сгорая от нетерпения.

— Наконец я увидел, куда стремится воронья туча. Полетела стая на правый берег, закружила словно торнадо вокруг мачты. Будто какая-то, не слышная мне музыка управляет каждой особью, и каждая особь вычерчивает в пространстве зигзаг. Тысячи траекторий, тысячи летящих организмов, и все вместе — ровный, неизменный во времени вихрь. — Евгений говорил так, будто сейчас, здесь, над столом, покрытым вязаной скатертью, он видит то, что поразило его днем. — Ну, а п-потом заведующая пришла. Только вечером, когда шел с работы, я заметил, красные огни на мачте мерцают, будто что-то их время от времени закрывает. Может быть, и сейчас кружат?

Илья Ильич тут же сорвался с места, забежал в кабинет, взял подзорную трубу и полез на чердак, откуда в вечернем тумане обнаружил, что какие-то летающие и явно непрозрачные предметы время от времени мелькают в поле зрения, затмевая на мгновения красные сигнальные огни таинственного сооружения. Илья Ильич обрадовался. Таково было свойство его души, всякий жизненный факт он подчинял своему делу. Вернувшись в Сонину комнату, он не сел сразу за стол, а подошел к их свадебному с Еленой Андреевной портрету, посмотрел в него, шевеля губами, потом повернулся к молодым людям и радостно объявил:

— Летают, черти!

— Ну и что? — возмутилась Соня.

— Как что? Да ведь это же признак!

— Признак чего? — Ей показалось, что папа со своим космодромом выглядит сейчас слишком глупо, и она решила его осадить.

— Сонечка, ну как ты не понимаешь, человечество не может вечно жить в колыбели!

— Да причем здесь колыбель? Говорят же тебе — зернохранилище. Зерно рассыпали, понимаешь, вот птицы и слетелись. А много так потому, что время голодное, осень.

— Да, осень для животных очень голодное время, — подтвердил Евгений. — Все, что выросло по полям да по долам съестного, люди соберут и попрячут по амбарам, вот птицы и голодают.

В присутствии постороннего человека, коим пока что был Шнитке, Илья Ильич не желал так просто сдавать своих позиций. Он уже собрался развернуть перед молодыми людьми весь фронт потаенных аргументов в защиту космического взгляда на вороний съезд, как вдруг в доме что-то громко ухнуло, резко и глухо, а затем весело зазвенело и так же быстро, как началось, затихло. Пригожины оцепенели, а Евгений выронил вилку из рук. Несколько мгновений, пока длилась пугающая пауза, казалось, что где-то рядом с их домом перевернулась машина, груженная пустой стеклотарой. Но когда из-за стены послышался леденящий душу всякого неосведомленного человека женский крик, Илья Ильич облегченно вздохнул.

— Фу ты, каналья, напугал. Опять сосед буйствует. Ну, слава богу, я уже бог знает что подумал. Ну-ну, — успокоил Илья Ильич Евгения, — ничего страшного, это наш сосед Афанасьич буянит.

Тем временем женский крик не прерывался, но наоборот трагически крепчал.

— М-может быть, что-нибудь нужно предпринять? — робко спросил Евгений.

— Нет, ни в коем случае нельзя вмешиваться. Только хуже будет, разъяснил Илья Ильич.

Шнитке вопросительно посмотрел на Соню. Та утвердительно кивнула головой.

— У них никогда до рукоприкладства не доходит. Но ругаются крепко, могут и опрокинуть что-нибудь. Я уж изучил Афанасьича, это с виду бугай, а в сущности душа у него детская. — За стенкой опять что-то громыхнуло. — Он ведь пальцем мушки не обидит. Но сквернослов отчаянный, право, иногда такое завернет, что просто стыдно становится. Я его доподлинно изучил, ребенок, сущий ребенок.

— Отвратительный человек, — Соня перебила отца. — Ненавижу, ненавижу. Как только таких людей земля носит, а? Зачем они на свете живут? Ведь он жену мучает каждый вечер. — Соня напряженно прислушивалась. Но, кажется, крик прекратился. — Ненавижу.

— Соня, — укоризненно начал Илья Ильич, — ты не можешь судить его. Он не виноват, что пьет, он слабый человек, это да, но не виноват. Что же делать, если не развитая эпоха? Пьянство — это болезнь талантливых людей.

Соня поморщилась, а Евгений удивленно спросил, как это может быть.

— Да-да, именно талантливых. Именно от таланта и ума и пьют. Дурак пить не будет.

— Это парадоксально! — воскликнул Евгений.

— Ни в коем случае. Пьянство — болезнь несчастливого таланта. Ведь пьют потому, что нет того счастья, которого заслуживают. Человек недалекий, без фантазии и ума, никогда не поймет да и не представит истинного счастья жизни, которое он мог бы иметь, а не имеет, а следовательно, и расстраиваться не будет. Такой и будет доволен и скучной работой, и скучной женой, и еще каким-нибудь скучным занятием, собиранием марок, например, или игрой в шахматы. Другое дело — человек оригинальный, с идеями. Не имея условий для развития, он горько страдает, ему физически больно, что жизнь, полная невероятных приключений и удовольствий, проживается кем-то другим вместо него, а быть может, и за счет него. Вот взять хотя бы Афанасьича, ведь он чудо какой враль, вы бы поговорили с ним, Евгений. А как он на гармони в молодости играл! Свою музыку сочинял, я еще застал то время, когда он по трезвому состоянию нет-нет да и затянет, до того оригинальное, в смысле, что свое, до того настоящее, что просто диву даешься, какой ум пропадает. Правда, мало кто это понимал, может, оттого и запил, бедняга.