Маски духа - [26]

Если чего и не хватает человечеству во всех его революциях, свободах, реформах – так это таланта. Но у нас нет другого человечества. Зато есть амбиции время от времени выходить на авансцену истории, оказываться в центре внимания и издавать звук. Есть постоянное стремление превращать историю в театр. Потому что театр – это маска мира.

* * *

Про дедушку, честно говоря, я не сразу понял. Да и понять не мог. Хотя что-то заподозрил. Впрочем, что я мог заподозрить? Что мой неожиданный собеседник и был когда-то тем самым тенором, который с трудом уполз со сцены, спасаясь от пятерки всадников? Но это же полная ерунда. Ни один нормальный человек такого заподозрить не мог бы. Ни за что. Он же не сумасшедший, этот нормальный человек, чтобы такое заподозрить.

* * *

А Левитанский заподозрил, что я специально исчез, чтобы он остался без обеда. Хотя я исчез, конечно, но не специально. Дело в том, что за нами в гостиницу должна была прийти машина, чтобы везти на обед. Но поскольку до ее появления оставалось больше часа, я решил прогуляться по Бат-Яму. И прогулялся. А надо сказать, что Бат-Ям – это такой городок, где все дома и все улицы одинаковые. По крайней мере, для меня. И вот, когда пришло время возвращаться, я обнаружил, что заблудился. Это было очень глупо. Потому что городок-то маленький, вытянут вдоль моря, да и гостиница – на берегу. И вот именно моря я и не обнаружил. Завернул за один угол, за другой, пересек пару улиц – нет моря. Хоть застрелись, а море исчезло. Только что было – и нет. Левитанский там вовсю ругался, так как обед для него – святое. А я пропал. Потому что не могу найти моря. Хотя оно где-то тут. И тогда, перебрав в голове с десяток знакомых мне местных слов, я выбрал, на мой взгляд, более подходящие и обратился к прохожему. Получилось примерно так:

– Человек! – сказал я торжественно. – Где было море?

Прохожий поначалу от меня шарахнулся, но потом повертел пальцем у виска и спросил на чистом русском языке:

– Ты сумасшедший?

– Нет.

– Ну, если нет, тогда море за углом.

Я заглянул за угол и в ту же секунду увидел море.

* * *

Море плескалось прямо под столом, и веранду ресторана, на которой мы сидели с Левитанским, при большом желании вполне можно было принять за палубу одной из тех яхт, что качались на волнах неподалеку. Усталое ноябрьское солнце вяло бродило по столу, заглядывая в пока еще пустые бокалы и играя бликами на заметно повеселевшем лице Левитанского. Предвкушая изысканный обед, он кратко излагал свою любимую теорию.

– Ваше поколение, – говорил он с большой и грустной радостью, – не умеет жить. И писать тоже не умеет.

– Почему? – в сотый раз задавал я принятый у нас в этих случаях вопрос.

– Потому что оно не умеет ни жить, ни писать, – в сотый же раз следовал традиционный ответ. – Так сложилось исторически.

Подошел официант, принес еду и, сильно жестикулируя, объяснил, что меня у входа ждет человек и просит немедленно к нему выйти. Я с сожалением оглядел огромное блюдо с изъятыми у моря деликатесами и встал.

– Я же говорю, – не преминул отметиться Левитанский, – что ваше поколение не умеет жить. Вы всегда все делаете не вовремя. Когда надо спать, вы гуляете, когда надо гулять, вы спите, а когда надо срочно есть устрицы с креветками, вы уходите. О чем говорить, если вы даже не знаете, где море!

Выйдя за дверь, я никого не увидел. Но сделав несколько шагов вперед, вдруг услышал из-за спины:

– Здр-равствуйте! Мне вас рекомендовали.

Оглянувшись, я понял, что слова эти принадлежат невысокому человеку, который осторожно выглядывал из-за угла. Мужчина был несколько необычный. Одно плечо значительно возвышалось над другим, беспорядочная борода топорщилась и дергалась при каждом его слове. Кроме того, он постоянно подмигивал.

– Не обращайте внимания, что я подмигиваю, – заметил он мой взгляд. – Это у меня тик такой. – И опять подмигнул.

В этом залитом солнцем старинном городе, названном когда-то в честь Иафета, сына Ноя, мужчина выглядел не то чтобы странно, но именно странновато. Нет, юродивых хватало вокруг и без него. Я даже не уверен, что сам не напоминал одного из них. Но этот был откровенно сумасшедшим, что выдавали его безумные, косые и постоянно моргающие глаза. А я как увижу сумасшедшего, так сразу принимаю официальный вид. Совершенно инстинктивно.

– Что вам угодно?

– Мне? Угодно? – удивился он. – Это вам угодно. Если бы мне было угодно, я бы не стоял тут, а сидел, например, с вами в этом замечательном ресторане, кушал устриц, заедал омарами и запивал, допустим, белым вином. Допустим. Потому что рыбу надо запивать белым вином, а не чем попало, как вы это собираетесь себе позволить. Но я не сижу в ресторане. Я сижу ночами за столом и обдумываю проблему. И если бы я ее не обдумал, я бы тут не стоял. Но я обдумал, понимаете? И мне вас рекомендовали. Люди должны понять, что происходит. А как они поймут, если это не напечатать в газете?

– Ну, а я-то здесь при чем?

– Вы как раз именно при чем! – воскликнул он, не забыв подмигнуть. – Именно вы и есть при чем! «Литературная газета» – это как раз то, что нам надо.

– Кому это нам?