МашКино - [3]

Поехали на вокзал. Из ближайших поездов на Киев билеты были на софийский экспресс, дорогие. Если сдать два на завтра и добавить всю наличность, на два на сегодня не хватало. Машка решила просто: сдала один из билетов и взяла с доплатой новый – для подруги. «А ты как?» – мгновенно успокоившаяся Инга поинтересовалась ее судьбой. «Как-нибудь так», – Машка, сама того не зная, процитировала еще не родившуюся Масяню.

Софийский поезд ушел без чего-то 12. Они еще успели поесть пирожков с кефиром в вокзальном буфете и пересчитать наличность – у Машки оставалось полтора рубля и 20 часов свободного времени. С последним поездом метро она опять отправилась на Красную площадь – куда же еще ехать гостю столицы в самом что ни на есть настроении искать приключения?!

Брусчатка Красной площади была теплой – Машка ее специально пощупала. Над Кремлем, как и положено, светились звезды. Людей на площади не было. Машка шла, шла, да и увидела лавочки, много лавочек. Вспомнила: «Баба шла, шла, шла, пирожок нашла, села, поела, опять пошла», – под эту присказку мама плескалась с ней, маленькой, у морского берега. Но и мама, и море были в совсем другом мире. И найти пирожок тоже было не реально. Оставалось только сесть.

Сидеть на удивление оказалось удобно. Особенно если подтянуть коленки к подбородку и крепко обнять их руками. Правда, теплей от этого не стало. Со стороны светящейся множеством окон гостиницы «Россия» показался прохожий. Остановился поодаль, пригляделся, подсел рядом. Машка вообще любила поговорить, поэтому обрадовалась, заглянула в лицо. Сосед придвинулся поближе, сообщил с надлежащим акцентом, что он – югослав, в этой самой гостинице и живет, что продал партию тонких кожаных курток с вышивкой (о, мечта, которой не суждено было воплотиться) и у него осталась в номере одна как раз Машкиного размера (стоп, да за кого он меня принимает?!). Но оставаться одной на ночь на лавочке не хотелось так сильно, что увлекательный разговор о внезапности любви был продолжен, и Машка даже позволила гостю столицы приобнять ее за плечи – исключительно ради тепла. Ей немедленно было предложено – кроме куртки – поужинать в ресторане и завтра поехать на ВДНХ. «Ты, наверно, издалека, тебе должно быть интересно…» – убежденно говорил югослав. Машка, как раз перебиравшая в голове известные ей, до сих пор теоретически, способы отшивания, прикидывая, сработает ли «вы знаете, мне послезавтра 16 лет», машинально ответила: «Да, я из Киева». То, что было дальше, напоминало ускоренную перемотку киноленты: парень вскочил с перекошенным лицом, отряхивая руки, только что соприкасавшиеся с Машкиными плечами, и быстро-быстро пошел, а потом побежал в направлении гостиницы.

До этого момента никакая радиация Машку не пугала. Но теперь ей стало по-настоящему страшно. И обидно. Да, уже потом она случайно узнает, что только Белград в ту весну отказался принимать поезда из Киева, и именно в Югославии бушевала страшнейшая радиофобия: незадолго до Чернобыля там случилась своя авария на АЭС. Но тогда, на лавочке, Машка просто заплакала. Горько-горько. И как-то так, незаметно, заснула.

…Полусон – полуявь. Она открыла глаза в то самое время, когда влажный день приходит на смену теплой ночи и все вокруг затянуто белой туманной дымкой. На ее лавочке, слева и справа, сидели люди. И на всех остальных лавочках – тоже. Очень много, бесконечно много людей. Наверное, несколько сотен. Нарядно одетых. Мужчины в темных костюмах, при галстуках, женщины – все больше в светлых кримпленовых платьях. Все – молчат и смотрят куда-то вдаль. Она тоже посмотрела, гостиница «Россия» была на месте, только ни одно окно в ней уже не светилось. Надо было ущипнуть себя, чтобы проснуться, – она ущипнула, но странная картина не изменилась. Нужно было найти что-то острое, чтобы уколоть себя и проснуться, – она расстегнула часы «Чайка», показывавшие без чего-то пять часов утра, и надавила на вену острием застежки. Сосед справа покосился на нее и чуть отодвинулся. Было все так же тихо. И вдруг – если бы не случилось этого вдруг, ковыряние, пожалуй, дошло бы до крови – все одновременно встали. И Машка тоже вскочила, застегивая часы. Все повернулись в одну сторону и поднялись гуськом. И она встала тоже.

Стоять в строю было как-то теплее, чем сидеть на лавочке. Машка даже выпрямила плечи и поняла, что за эту ночь успела соскучиться по человечеству: обобщения примерно такого масштаба полезли ей в голову. Опять почувствовалось какое-то шевеление, и строй начал двигаться, даже вроде в ногу. Машка попала в ритм, и ей стало весело. Куда идти и зачем, было совершенно неважно. Все равно такого не могло быть на самом деле. Она стала припоминать весь бесконечный вчерашний день и всех своих обидчиков, представляя, как раскатывает их по асфальту, создавая карикатуры, или превращает в стеклянные елочные игрушки, разбивая на тонкие блестящие осколки. Все это получалось у нее как-то особенно легко.

А строй передвигался. Машку так и не волновала конечная цель этого движения: было просто уютно и привычно. Так ее маленькую много раз ставили в очереди то за маслом, то за колготками – нужно было просто стоять, а уже перед подходом к продавщице всегда появлялась мама. Эта же очередь начала виться кольцами, так что Машка еще раз поразилась невероятной длине этой гигантской змеи. И, так как с обидчиками было покончено, нужен был бы еще объект для расправы: душа просила.