Машинка и Велик или Упрощение Дублина. [gaga saga] (журнальный вариант) - [21]

— Пап, пошли домой. Я тебе тут четыре конфеты нашёл, две с ликёром, две с коньяком. Я такие не люблю, а тебе пригодятся, на, — Велик протянул папе мягкие подтаявшие шоколадные конфеты в серебристой фольге.

— Спасибо, — прослезился Глеб и судорожно выпил конфету за конфетой. Коньяка с ликёром набралось на четверть небольшого глотка. Такая доза подействовать не могла, но желанные вкусовые ощущения немного успокоили, — спасибо, малыш, спасибо, солныш. Ты иди в машину, а я ещё к отцу загляну на минуту, и поедем.

Мальчик ушёл ждать. Глеб вознёсся в светёлку.

— Заперто, вижу, — констатировал Абрам, — я же говорил.

— Отче, мне деньги нужны, — сказал Дублин.

— А мне нет. Значит, подружимся.

— Я серьёзно.

— Сколько? Двести, пятьсот? Сейчас нет, приходи через неделю, богомольцы нанесут.

— Да мне бы две тысячи надо, — смутился Глеб дерзостью своей просьбы.

— Сложно, — задумался отче, — недели три ждать придётся. Но может, и повезёт, олигарх какой уездный заглянет судьбу узнать, тогда и десять за раз может получиться. Так что заходи.

— Долларов бы мне, — прошептал Дублин.

— Долларов? Целых две тысячи самих долларов? Это в рублях сколько же? Пятьдесят тысяч? А то и все семьдесят? В нашем приходе, брат, таких денег не видел никто.

— А у хозяйки, у Варвары Эльдаровны, должно ж быть. Она ведь миллионерша. Солому на экспорт гонит.

— Гонит, гонит. Лучше бы самогон на импорт гнала, внутрь народа, — пробурчал инок. — У неё на счету в Сбере миллионов… два рублей лежит, сам выписку видел. И в сейфе в её спальне, Толя говорил, ещё миллиона три. Рублей, не долларов. Могла бы дать, только не даст.

— Умоли её. Она женщина добрая. Пустила же тебя жить, — взмолился Глеб.

— Не даст, потому что никогда не даёт взаймы тому, кто вернуть не может. По доброте своей не хочет ставить человека в неловкое положение, когда он долг не выплатит и оттого переживать будет.

— Я не буду, — заверил Дублин, — или пусть не взаймы даст, а так, даром, тогда и проблемы нет.

— Так тем более не даст. Она же бизнес, купчиха.

— А я верну, — поменял тактику Глеб.

— Ты? — засмеялся Абрам.

— Я. Слушай, расскажу.

— Под рассказ надо бы по сто грамм, — озаботился монах, — и вот что я вспомнил. В холодильнике кефир есть. А в кефире — алкоголь.

— Да, — согласился Глеб, — я читал, что до полутора градусов бывает. И даже больше, если несвежий.

— Ну вот! Дойди, брат, до кухни, неси нам по пакету.

Кефира в холодильнике оказалась уйма по случаю новой какой-то жестокой кисломолочной диеты, на которую Варвара Эльдаровна посадила перед отъездом своего мужа, бывшего сейчас на службе. Служил он жене, упорным трудом и покорностью дослужившийся до заместителя главного бухгалтера соломенного её бизнеса.

Глеб принёс четыре литровых пакета. Выпили залпами по первому.

— Первая колом, — булькнул о., — не закусываем! — отказался от протянутой Глебом пустой конфеты из-под ликёра.

Глеб не закусил. Помолчали.

— Что, забирает? — послушав себя, спросил монах.

— Да нет как будто, — ответил Глеб, — кажется, свежий кефир попался.

— Ну, давай ещё по одной.

Выпили ещё по литру. На сей раз оба почувствовали изрядное внутреннее вздутие, а вскоре и брожение. Опьянением такое состояние назвать было ещё нельзя, но и обычным оно уже не было.

— Рассказывай, брат, — настроился Абрам.

— Я миллионер, — рассказал Дублин.

— Милиционер? — удивился несколько оглушённый бурлением в своём пузе схимник.

— Миллионер, — повторил Глеб.

— Вот как, — попытался ещё, но из-за тяжести в брюхе больше не смог удивиться о., — у тебя, стало быть, есть миллион.

— Есть.

— Миллион чего? Тараканов в твоей халупе на улице Заднезаводская?

— Не тараканов, брат. Долларов, брат. Не в халупе. В офшоре, брат. В Великом Княжестве Метценгерштейн.

§ 10

Сын миллионера дожидался миллионера-ст. в джипе. Он умел включать отопление в машине, умел быть терпеливым и занять себя, и развлечь, не имея подчас ни единой игрушки, ничего другого, что можно было бы для игры приспособить. Он умел ждать, поскольку ждал часто, пока Глеб пил. Обходился подолгу без еды, легко терпел жажду, будто маленький бедуин, который влачится по пустыне и знает, что хоть страдай, хоть не страдай, а вода и ночлег далеко и от страдания ближе не станут, так что лучше не страдать. Бреди себе дальше, думай свою бедуинскую думу, бедствуй бедуинскую беду, только спокойно, без напряжения, без напряжения.

Он уже знал, что боль и беда, и скука, и тоска бывают разные, от разных причин и из разных веществ сделанные. Но что в любой из них всегда примешана резиновая кислота времени. Без времени и боль не боль, и скука не скука. Вот он и научился не считать минуты, четвертьчасы и часы и не думать, когда это или то, другое кончится, или не кончится ни то, ни это никогда. А когда тоска не считается, то и не так саднит, не так печёт, не так колет, крутит и ломит.

В джипе, похожем изнутри на старый сарай, куда сложен битый хлам, кресла, железки, сумки с чем-то ненужным, где всё слишком было знакомо, глядеть было не на что, поэтому Велик разглядывал прошедшую половину дня и находил её довольно красивой и удачной. Прекрасно было, что у о. Абрама накопилось столько сладостей, и удачно было, что вина не накопилось у него вовсе. Ему нравилось и то, как он позаботился о папе и облегчил его страдания, великодушно подарив ему конфеты с коньяком. Разглядев же день и увидев, что это хорошо, мальчик взялся мечтать.