Машинист - [5]

— Да ведь вы же пассажирский машинист и дома бываете почти каждый день.

— То-то и есть, что только почти. Днём приедешь, заснёшь, а вечером уже к шестому номеру пожалуйте. Разве это дома?

— Ну, хорошо, а что она вам говорит?

— Она? Да покамест ничего не говорит.

— Да ведь вы предложение уже сделали?

— Нет ещё. Вторую неделю собираюсь. Не идёт язык, да и шабаш. Только, кажется, вот-вот могу ей всю душу выложить, а тут кого-нибудь принесёт в библиотеку. А останемся одни, — все мысли врассыпную пойдут, всё из головы выскочит. И не трус же я. В дороге, Боже мой, каких только случаев не бывало. А вот в этаком деле на мёртвую точку стал и не сойду. Посоветуйте, как сделать? Разве письмо написать? Только не выражу я…

— Очень она вас любит?

— Да как же я это могу знать? Относится ласково, хорошо. Постоянно благодарит, если помогу ей счета свести или записать что. Улыбается. Двадцать второго числа, на её именины, я ей конфет самых лучших привёз. Тоже благодарила и ручку поцеловать дала. Стало быть…

— Нет, это ещё не стало быть.

— Разве?

Выражение его лица стало испуганным.

— Что же я вам могу посоветовать? Если бы я знал её, ну тогда ещё другое дело, а так, право трудно.

— Я вас познакомлю.

— Хорошо.

Силенко опять стал тереть лоб, по-видимому, что-то соображая, и надолго замолчал.

— Вам скоро ехать? — вдруг спросил он и поднялся со стула.

— Часа через три.

— А мне ночью, почтовым. Знаете что, дорогой мой, хороший, пойдёмте мы сейчас в библиотеку. Вы скажете, будто вам нужно руководство паровозной механики Бема. Пойдёмте, пожалуйста! В другой раз такого времени не выберется ведь днём. Хорошо?..

Мне ужасно не хотелось идти по жаре, а главное, вставать и одеваться, но не хотелось огорчать и Силенко.

— Ну, хорошо, пойдёмте. Только я не знаю, зачем? Всё равно из этого ничего не выйдет… — сказал я, глядя в его добрые, умолявшие глаза.

— Да я вас познакомлю. Ах, спасибо вам! Давайте-ка я помогу вдевать запонки в чистую сорочку, скорее будет.

Летом надевать крахмальное бельё — для меня всегда было мучением, и я невольно покривился. Но Силенко сказал об этом таким тоном, как будто идти к Марии Ивановне в блузе было решительно нельзя. По дороге в библиотеку он без умолку болтал, очень спешил и два раза споткнулся о шпалы.

Я почему-то подумал, что для него это дурное предзнаменование.

— Ах, ах, Боже мой, и как же так говорить, всё равно быть женой машиниста или вольного человека. Машиниста никто не уважает, кроме своего же брата. Руки никто не подаёт. Какой-нибудь кондуктор, глупый как индюк, и тот себя выше почитает, потому что хоть он манометр и за часы принимает, но у него, видите ли, работа чистая, и он дамам в купе ноги пледом может укутывать. Положение наше скверное, что и говорить. О машинисте вспоминают когда? Тогда, когда он или поезд разобьёт, или сонный проедет станцию, а как же не быть сонным, если нет ни дня, ни ночи? И для чего вспоминают, чтобы под суд отдать, а сами же на запасный путь и направят на товарные вагоны. Пассажирскому машинисту, правда, легче, за его отдыхом больше следят. Да ведь из пассажирского не так трудно стать товарным, а там, сами знаете, малое движение — сиди; большое движение — нет тебе ни отдыха, ни праздника, ни погоды… Ну это всё ещё туда сюда, привыкнуть можно. А как жена изменять начнёт, так и к этому разве привыкать? А как же ей не изменять, будь она сто раз образованная и добродетельная, когда она и днями и ночами без мужа.

Силенко говорил таким тоном, как будто его женитьба на Марии Ивановне была делом решённым, и потому именно, что я согласился пойти в библиотеку. От его слов мне стало и смешно, и грустно. Мария Ивановна встретила нас обоих очень равнодушно. Высокая блондинка с золотыми волосами и лукавым взглядом, она была действительно хороша. В общем же от её красоты получалось неприятное впечатление чего-то неестественного, как от изображений тех женщин, которых рисуют конфетные фабриканты на своих объявлениях.

— Позвольте вам представить, Мария Ивановна, это наш будущий начальник депо, а может быть и всей тяги, инженер… — начал Силенко.

— А пока ещё ни то, ни другое и ни третье, — перебил я его, подавая ей руку.

Мария Ивановна улыбнулась, облизала кончики своих розовых губ и проговорила:

— Очень приятно познакомиться с просвещённым тружеником механики.

Силенко многозначительно посмотрел на меня, дескать: «Слышите, как она выражается», не подозревая, что её слова меня сразу же неприятно поразили. В этой фразе так же как и в самой Марии Ивановне почувствовалась деланность. В библиотеке я был в первый раз. Но, рассмотрев Марию Ивановну, мог наверное сказать, что встречал её где-то прежде.

Перелистывая каталог, я старался восстановить в памяти эту встречу и вдруг вспомнил прошлое воскресенье и пивоваренный завод. Слушая заунывную мелодию чешского оркестра и любуясь закатом, я засиделся в одном из отдалённых павильонов парка. Когда солнце ушло за деревья, и в просветах ветвей остались только золотистые блики, моё внимание неожиданно было отвлечено звуками сочного поцелуя. Целовались где-то очень близко от меня. Потом стали шептаться. Не желая мешать счастливым, я тихонько вышел из павильона и, пройдя несколько шагов, увидел сценку, которая совсем не была редкостью в парке завода. За развесистым кустом орешника на лавочке сидел учитель станционной школы Пантюхов, обняв за талию какую-то женщину. Услыхав мои шаги, она быстро подняла свою голову с плеча учителя и испуганно посмотрела в мою сторону. Насколько возможно, я прикинулся ничего не заметившим и поспешил к кассе Розалии Войтеховны расплачиваться за пиво. Всё виденное мною забылось в ту же ночь на паровозе. Теперь же, взглянув ещё раз на Марию Ивановну, я уже не сомневался, что женщина, которую обнимал Пантюхов, была она. На душе у меня стало ужасно больно, когда я посмотрел в радостно блестевшие глаза стоявшего возле меня Силенко. Радовало только одно, что Мария Ивановна не узнала меня, вероятно, потому, что я был тогда в грязной блузе и жокейской шапочке. Посидев ещё минут пять и захватив ненужного мне Бема, мы вышли из библиотеки.