Машина влияния - [44]
В лакановском ключе можно сказать, что капитализм перешел от политики извлечения прибавочной стоимости к политике, ее дополняющей, – прибавочного наслаждения. Наслаждение для Лакана всегда уже прибавочное; сегодня оно стало таковым и для рынка, на котором можно найти Genuss plus повсеместно в маркетинге – от месседжа на упаковке фиников до названия радиостанции, от как бы особой разновидности товаров до туристических программ. Переход к маркетингу прибавочного наслаждения оказывается ключевым для смещения от эксплуатации желаний к эксплуатации влечений, равно как и для смены Закона, основанного на Именах-Отца, к Закону контроля за долгом наслаждения. Третья машина влияния прибывает в наваждении гипериндустриального наслаждения.
Еще одна немаловажная черта гипериндустриального общества – превращение науки, создающей представления о мире и человеке, о мозге и нейронах, в технонауку, которая предполагает сращивание науки с производством, потреблением, капиталом. Или, иначе говоря, наука становится индустрией знаний, отраслью капиталистической экономики. Именно с этой формой всемогущего знания, полного, законченного, абсолютно господского знания, мы сталкиваемся в технонауке сегодняшнего когнитивного капитализма. Можно сказать, технонаука устремлена к буквальному воплощению фрейдовского «человека как бога на протезах» или даже просто к созданию тотальных божественных протезов без человека, без мыслящего-желающего субъекта, без нехватки. То, чего не мог представить себе Фрейд, – так это возврата именно через науку всемогущества мыслей эпохи анимизма. И это совершенно очевидно именно в случае технонауки, которая призвана заниматься не только изменением так называемой окружающей среды, но и более важными божественными делами – творением и починкой «естественного», в частности human engineering’ом, термином, который, по Лакану, «как нельзя лучше указывает на привилегированность позиции исключения по отношению к человеческому объекту»[239]. Технонаучная идеология создает бесконечные объекты наслаждения, а виртуальные технологии устраняют различие между внутренним миром и миром внешним, или, как предсказывает в своем эссе Энценсбергер, индустриализация души (сло́ва, которым, как он пишет уже в 1969 году, никто, кроме священников, поэтов и музыкантов, не пользуется) приведет к полному «уничтожению различий между частным и общественным сознанием»[240]. Стиранию подвергается процесс дифференциации как таковой, будь то между внешним и внутренним, или личным и публичным.
Здесь-то и приходит на ум мысль Лакана, движущаяся вслед за мыслью Фрейда о том, что дискурс науки приводит в действие вечный двигатель отбрасывания, в результате чего возвращаются призраки анимизма. В седьмом семинаре Лакан напоминает о том, что в искусстве имеет место вытеснение Вещи, в религии – ее смещение, в науке – отбрасывание. Весь дискурс науки, говорит Лакан, этим Verwerfung и предначертан. Отбрасывание, с одной стороны, касается субъекта, превращенного в объект рынка, исследования, программирования. С другой стороны, оно отбрасывает саму возможность неполноты, того самого не-всего (pas-tout), которое принципиально для психоаналитического дискурса. Технонаучный дискурс в планомерном самоуничтожении нацелен на трансформацию реального. Вещь должна предстать как таковая во всей своей воображаемой полноте. Сегодняшняя научная концепция человеческого индивида как невербальной когнитивно-бихевиоральной машины – тому свидетельство. Разум, на который уповало Просвещение, превратился в счетную (и просчитываемую) машину, причем априори проигрывающую в своих способностях своему же порождению в виде компьютера.
Технонаучная объективация моделирует человека по образу и подобию компьютера. Теперь не только Шребер, но и техноученые знают основной язык – язык нейронных сетей, в которых локализованы мысли, вечно возвращающиеся на свое место в реальном, так что ни о языке, ни о мыслях говорить не приходится. Технонаука как дискурс полноты, завершенности субъекта нацелена на воображаемый идеал, на позитивное устранение той самой нехватки субъекта, которая служит непреложным в своей негативности условием субъективации. Постепенно место мертвого Бога занимает Инженер, позитивный творец воображаемого идеала, господин счастья в наслаждении, автор
