Все поплыло у меня перед глазами. Боль в затылке брызнула искрами в глазах, и я потерял сознание.
Очнулся я уже в больничной палате, но глаза не открыл – не хотелось. Рядом со мной кто-то разговаривал.
– Вы знаете, похоже, он позапрошлой ночью у себя дома пережил клиническую смерть. И каким-то чудом ожил.
– Давно он без сознания?
– Вторые сутки. Надо сказать, профессор, он мой хороший друг. Мы с ним вместе служили на флоте. Я его знаю, наверное, всю свою жизнь. Но сегодня он позвонил мне и сказал, что я лечил ему сердце. Хотя сердце у него, как у быка.
Я медленно открыл глаза. Справа стоял мой школьный друг, а рядом какой-то длинный и худой человек в высокой белой шапочке. Зачем мой друг врал? Я с трудом разжал губы и прошептал:
– Я никогда не служил на флоте.
Оба наклонились ко мне.
– Что?
– Зачем ты врешь? Я никогда не служил, ни в армии, ни на флоте. Меня комиссовали. У меня врожденный порок сердца. И лучше тебя это никто не знает.
Ты же меня лечил двадцать лет кряду. Жорж, что с тобой?
– Со мной?
Один доктор уставился на другого. Они дружно вздохнули, посмотрели друг другу в глаза и, дружно развернувшись, вышли из палаты.
Я по привычке положил руку на сердце. Оно работало, как машина. Зато в затылке как будто гвоздь торчал. И малейшее движение головой вызывало нестерпимую боль. Что у меня с головой? Откуда эта дикая боль? Куда подевались деревья из-под окон, и почему на улице весна вместо зимы?
Вошла медсестра.
– К вам жена с детьми.
Вошла Вера с дочкой и каким-то мальчиком. Вера всхлипывала, дочь с любопытством разглядывала больничную палату. Мальчик же испуганно жался к моей жене.
При виде этого мальчика у меня на душе стало тревожно. Я подманил жену и тихо спросил, показывая на мальчика:
– Это чей?
Она проследила мой взгляд.
– Кто?
– Мальчик чей? Зачем он здесь?
Она заплакала и, ничего мне не ответив, дернув за руку дочь и кликнув мальчика: «Пойдем, сынок», – вышла из палаты.
Я, ничего не понимая, крикнул вдогонку:
– Вера, а почему младшенькая не пришла?
– Но мне никто не ответил – дверь захлопнулась.
– Что-то не так в этом мире.
– Явно не так. Надо побыстрее встать и разобраться с этими загадками природы раз и навсегда.
– Я уперся руками в края кровати. Напряг спину. Чуть приподнялся – и рухнул назад. Страшная боль в затылке затмила свет в глазах и, разорвавшись бомбой в мозгу, остановила мое здоровое, как у быка, сердце.
Император был уже стар.
Волосы поседели, левая нога едва двигалась – отзывалось увлечение юности, катание на коньках. Он тогда часто падал, причем почему-то каждый раз на левую ногу, и, конечно, по молодости лет не обращал на ушибы внимания и не лечился.
Похоже, зря.
Этим утром императору понадобился глобус.
И он, осторожно подшаркивая, прошел в зал где стояла огромная модель земного шара – подарок германских родственников.
Окно в зале было открыто, в него врывался апрельский птичий гомон.
Император остановился.
Вытянул шею к окну, как бы раздумывая, куда двинуться дальше – к глобусу или к окну, за которым шумели и резвились птахи.
Немного помешкав, он двинулся к окну.
Весна…
Солнце так напекло подоконник, что рука императора, случайно коснувшаяся окна, дернулась от неожиданного тепла, но потом постепенно, не сразу, но все же оперлась на прогретое дерево.
У окна император задумался.
То ли запахи, то ли это солнце, а может, птичья кутерьма всколыхнули в его душе далекие-далекие дни, еще до его коронации, дни его помолвки с его единственной и самой дорогой женщиной – с его ненаглядной Алике.
И тогда весна была бурная и шумливая.
Хотя до Алике он чуть было не увлекся младшей Кшесинской. Но это было до.
До нее… до нее…
Император прислонился головой к тяжелой шторе и улыбнулся, вспомнив Красносельский театр.
«Где теперь все это? Полвека сижу на троне. Вроде, все правильно, а как бы все и не так. Нет рядом близких. Аликс – царствие ей небесное… – Император перекрестился. – Спасибо Господу, что прибрал к себе – сумасшествие ее было ужасным. И не мудрено после убийства Григория и скорой смерти Алеши, наследника. А у дочерей – ни одного внука».
Наконец он очнулся от дум и, отвернувшись от окна, подошел к огромному глобусу.
– Америка… – пробормотал он.
Повернул глобус и стал близоруко рассматривать этот континент.
Палец его, скрипя, пополз по гладкому шару. Остановился в середине северного континента, покружил там туда-сюда и двинулся выше, к Аляске.
– Штаты, Штаты… – прошептали его губы. – Семь миллионов с хвостиком получил от них дед, только и всего-то. А теперь страхом веет от этих Штатов. Даже рука чувствует это. Что они там задумали?
Ему показывали киносъемку того, что осталось от двух японских городов.
Японцев император не любил.
Он очень чувствительно относился ко всему, что касалось его рока. Рожденный в день Иова Многострадального, он испытал сильное душевное потрясение после покушения на него в Нагасаки. И хотя это было очень давно, в бытность еще цесаревичем, шрам на голове все не давал забыть об этом кошмарном событии.
Да, он не любил японцев, но то, что он увидел на экране, было настолько ужасным, что в начале в это плохо верилось. Две бомбы – в несколько минут два города и миллионы жизней обращены в пепел, в ничто.
