Машеров: "Теперь я знаю..." - [3]

- Я против таких жестких санкций, - сказала Нина Леонтьевна и села.

Удивленно и недовольно загудели члены бюро. А потом опять установилась напряженная тишина. Петр Миронович воспользо­вался ею и голосом человека, который сомневается, сказал:

- А может, мы, мужики, действительно перегибаем палку? И Архипец не один виновен в том, что случилось, - нажал он на слово "один". - И где раньше были члены бюро, которые со мной так легко согласились? - И он сдержанно улыбнулся. - И вообще, стоит ли нам так легко разбрасываться такими коммуни­стами?

Члены бюро были в растерянности. И тогда Машеров внес но­вое предложение: Архипца от должности отстранить, но в партии оставить. Члены опять согласились, а Снежкова снова спокойно сказала:

- Я против. У министра есть еще возможности исправить по­ложение. Бюро могло бы, как мне кажется, ограничиться объяв­лением выговора с занесением в учетную карточку.

Архипец поднял голову, внимательно обвел взглядом присут­ствующих, но от каких-либо слов воздержался, хотя и повеселел.

- Тогда дадим последнее слово обвиняемому, - сказал Петр Миронович мягким благожелательным голосом и не без хитринки посмотрел на членов бюро.

Архипец тяжело поднялся с кресла и после длительной паузы глухим голосом, с хрипотцой, проговорил:

- У меня завтра день рождения и дата красная, а вы, вместо того, чтобы мне орден вручить, с работы снимаете... с выгово­ром.

Он не успел договорить, потому что Машеров громко и озорно рассмеялся, а посмотрев на растерянных и обескураженных чле­нов бюро, спросил:

- А может, нам ограничиться обсуждением, если Нина Лео­новна снимет свое предложение насчет выговора?

- Я свое сниму, если вы свое оставите, последнее.

Теперь уже смеялись все, хотя и не все, пожалуй, догадыва­лись, что Первый преподнес им наглядный урок порядочности, когда решалась судьба человека, и не просто человека, а их кол­леги и товарища.

Видел я Петра Мироновича и в ярости - при рассмотрении чрезвычайной ситуации, связанной с массовыми пожарами на Полесье. Министерство внутренних дел скрывало информацию об этом, молчали областные и районные начальники. Выяснилось все очень неожиданно, когда Петр Миронович нарушил ранее намеченный маршрут и вертолет его наведался на Полесье. Он был буквально потрясен разгулом огненной стихии. Горели леса, поля, торфяники, сенокосы - все, что могло гореть.

- Я сниму с вас вместе с генеральскими погонами и штаны с лампасами! - выговаривал он министру внутренних дел.

Но, как говорят, гора родила мышь.

Генеральские погоны остались у министра на плечах, а штаны на том месте, где им и надлежит быть. Гроза утихла, а сильные дожди погасили пожары. А что сгорело, то сгорело. Оно и сей­час горит ежегодно. И звезд на погонах генералов и полковников от того не уменьшается, а даже наоборот...

Щедро сыпались звезды-звания и на минских архитекторов, ко­торые, строя новую столицу, разрушали и крушили все то, что было возведено за четыре-пять веков до них и что пощадила война. Унич­тожались целые улицы старой застройки, взрывались церкви, косте­лы, и даже первый городской театр, стоявший на площади Свободы, пошел под бульдозер. Кажется, это была последняя жертва боль­шевистской глупости, которую поднес Молоху секретарь ЦК Барташевич, одолев в этом постыдном деле секретаря ЦК Кузьмина, от­стаивавшего театр. Но это случилось уже после П. М. Машерова. При нем и с его согласия вандалы разрушили старую Немигу - единственную историческую сплошную застройку, уцелевшую после всех войн. Никто не посчитался, что во время немецко-фашистской оккупации здесь было еврейское гетто, что именно отсюда ушли на смерть к знаменитой "яме" десятки тысяч людей. Разрушена была и самая старая синагога Минска. Теперь на ее руинах стоит высотное здание проектного института, придавившее своей массивностью два православных и один католический храмы. А что же Немига? А ни­чего человеческого. Была улицей, стала чем-то непонятным. И кто знает, что еще будет "возведено" по другую сторону несуразного торгового монстра... Одно ясно: воссоздавать Немигу, как в Варша­ве воссоздали "старо място" уже никто и никогда не будет.

Разрушение Немиги буквально потрясло творческую и научную интеллигенцию города. Первое письмо-протест в ЦК пришло от ученых Института физики Академии наук. Его подписали более 150 человек. Потом такие письма пошли косяками. Все они нака­пливались у меня, а я не знал, что с ними делать, потому что был согласен с их авторами. Не помню теперь - то ли непосредствен­ное начальство меня подставило, то ли я по собственной инициа­тиве попал под руку Петру Мироновичу с этими письмами.

- Пусть физики занимаются физикой, а лирики лирикой, - не­довольно и отчужденно сказал он. - А если кому-то из них жаль клоповника, пусть переселяется туда из своих шикарных квартир. (Видимо, он считал, что физики и лирики живут в шикарных квартирах.) Думаю, что жители Немиги возражать против обмена не будут. Так и скажите авторам этих писем.

С этим я и вышел. С авторами, конечно, не говорил. Письма списали, а Немигу превратили в руины. Там и фильм снимали "Руины стреляют в упор". Можно сказать: в упор стреляли по своему прошлому, по своей исторической памяти... Но то была киношная война, а не бой с Геростратами. Геростраты по тем временам ходили в героях, планировали новые подвиги.