Мартовские дни 1917 года - [11]

Через десять лѣт свои колебанія Милюков объяснил сознаніем, что тогдашняя Дума не годилась для возглавленія революціи. Мемуаристы осторожность лидера объясняли неувѣренностью в прочности народнаго движенія (Шульгин). По утвержденію Скобелева, Милюков заявил, что не может формулировать свое отношеніе, так как не знает, кто руководит событіями[23]. В изображеніи Ичаса Милюков заключил рѣчь словами: "характер движенія еще настолько неясен, что нужно подождать по крайней мѣрѣ до вечера, чтобы вынести опредѣленное рѣшеніе". "Тут мы, болѣе экспансивные депутаты, выразили бурное несогласіе с нашим лидером", при чем Аджемов особливо настаивал, что "нельзя откладывать рѣшеніе до выясненія соотношенія сил" ("Воля Рос."). По стенографическому отчету Родзянко обратился тогда к собранію с просьбой "поторопиться с принятіем рѣшенія, ибо промедленіе смерти подобно". Большинством было принята рѣшеніе об образованіи "Особаго Комитета", "Долго еще спорили",— вспоминает Ичас — как его выбрать. Наконец, когда затянувшіяся длинныя рѣчи всѣх утомили (лѣвые депутаты Керенскій, Скобелев, Янушкевич, Чхеидзе постоянно выходили к толпѣ и возвращались на совѣщаніе, убѣждая скорѣе приступить к дѣйствію), рѣшили передать избраніе комитета сеньорен-конвенту, который должен был немедленно доложить Совѣщанію его состав. Послѣ получасового разговора Родзянко сообщил результаты. "У меня и моих товарищей — вновь вспоминает Ичас — было такое чувство, словно мы избрали членов рыболовной или тому подобной думской комиссіи. Никакого энтузіазма ни у кого не было. У меня вырвалась фраза:  Да здравствует Комитет Спасенія. В отвѣт на это нѣсколько десятков членов Совѣщанія стали аплодировать". "Временный Комитет[24]удалился на совѣщаніе (это было около 5 часов), а мы около 300 членов Думы бродили по унылым залам Таврическаго дворца. Посторонней публики еще не было. Тут ко мнѣ подошел с сіяющим лицом член Думы Гронскій: "знаешь новость. Сегодня в 9 час. веч. пріѣдет в Таврическій дворец в. кн. Мих. Ал. и будет провозглашен императором". Это извѣстіе стало довольно открыто курсировать по Екатерининскому залу".

Ичас был нѣсколько удивлен длинным названіем Временнаго Комитета — "Комитет членов Гос. Думы для водворенія порядка в столицѣ и для сношенія с лицами и учрежденіями", к. д. Герасимов объяснил: "это важно с точки зрѣнія уголовнаго уложенія, если бы революція не удалась бы". Скорѣе это было шуточное замѣчаніе, совершенно, конечно, прав Бубликов, утверждавшій в воспоминаніях, что в этот момент Дума (или ея суррогат) не поддержала революціи. Выжидательная позиція большинства оставалась — побѣдила по существу, осторожная линія лидера, несмотря на "бурное" несогласіе с ним многих его соратников, доказывавших, что невозможно ожидать "точных свѣдѣній". Рѣшеніе было принято при общем "недоумѣніи и растерянности" Шансырев), в начинавшемся хаосѣ, под угрозой выступленія "тридцатитысячной" толпы, которую подсчитал Шульгин, и которая требовала, чтобы Дума взяла власть в свои руки, под крики и бряцаніе оружія вошедшей в Таврическій дворец солдатской толпы, прорвавшей обычный думскій караул, при чем начальник караула был ранен выстрѣлом из толпы. (В изображеніи Мансырева, не совпадающем с впечатлѣніями Ичаса, безпорядочные разговоры о думском комитетѣ закончились при опустѣвшем уже залѣ). Впечатлѣніе явно преувеличенное. Гипноз мифической "тридцатитысячной толпы" сказался и в послѣдующих исторических интерпретаціях, когда, напр., Чернов повѣствует, как "чуть ли не десятки тысяч со всѣх сторон" устремились в Гос. Думу, узнав о разгонѣ Думы и ея отказѣ подчиниться. Это было довольно далеко от того, что было в первый день революціи, когда разношерстная уличная толпа с преобладаніем отбившихся от казарм солдатских групп и групп студенческой и рабочей молодежи стала постепенно проникать и заполнять думское помѣщеніе. На первый день переносится впечатлѣніе от послѣдующих дней, когда Таврическій дворец сдѣлался с двумя своими оппозиціонными крылами — Временным и Испол. Комитетами, дѣйствительно, территоріальным и идеологическим центром революціи и в то же время прибѣжищем для всѣх отпавших от частей одиночек солдат, которых воззваніе Совѣта 27-го звало в Думу.

Что привело солдат в дневные часы 27-го к Государственной Думѣ? "Я буду очень озадачен — писал впослѣдствіи один из современников, проф. Завадскій — если мнѣ докажут, что выход "волынцев... был обусловлен расправой правительства с Гос. Думой". Насколько прав Завадскій, свидѣтельствуют воспоминанія фельдфебеля Кирпичникова, которому приписывается иниціатива призыва не итти против народа и вывода солдат Волынскаго полка на улицу утром 27-го[25] — в них Гос. Дума даже не упомянута. Таврическій дворец стал базой не в силу притяженія Думы, а в силу своего расположенія в "военном городѣ", гдѣ размѣщены были казармы тѣх гвардейских частей, в которых началось движеніе — утверждает Мстиславскій (отчасти Шкловскій). Возможно, что эта топографическая причина оказала косвенное вліяніе, возможно сыграло свою роль воспоминаніе о несостоявшейся демонстраціи 14 февраля, возможно сюда повели оказавшихся на улицах солдат новоявленные вожаки движенія. Но 27-го это еще не было стихійным движеніем: Станкевич, напр., разсказывает, как он утром 27-го пытался толпу солдат, ворвавшуюся в школу прапорщиков на Кирочной и вооружившуюся там винтовками, убѣдить итти к Гос. Думѣ и как его слова были встрѣчены недовѣріем: "не заманивают ли в западню". Вѣроятно, гораздо большая толпа с Литейнаго пр. просочилась на Выборгскую сторону, которую издавна большевики считали своей вотчиной...