Мартон и его друзья - [9]

Если умирал кто-нибудь — кто бы то ни был: женщина или мужчина, молодой или старый, знакомый или незнакомый; где бы он ни умирал — в Будапеште или в Сегеде, в Индии или в Африке; от чего бы ни умирал — от белокровия или от столбняка, от проказы или от энцефалита, — Вайда как одержимый расспрашивал, сколько было лет умершему, как началась болезнь, заразна она или нет, каковы ее признаки, сколько времени она длилась, чем ее лечили, почему не помогло лекарство, долго ли агонизировал больной, и т. д. и т. п.

Дома Вайда хватал зеркало, с ужасом разглядывал свое лицо, зубы, горло, высовывал язык, щупал пульс, потом клал зеркало на место, надавливал себе на грудь, потирал живот, снова хватал зеркало, открывал рот так, что нижняя челюсть отваливалась, опускал веки и сквозь смеженные ресницы рассматривал свою физиономию, представляя себе, как он будет выглядеть мертвецом. Наконец в полном отчаянии он начинал ругаться: «Черт бы побрал всю эту медицину!»

Но сегодня, перепродав полторы тонны «смешанного русского чая», Вайда, как и всегда после удачной сделки, был здоров как бык.

3

— Хотите послушать мое последнее приключение? — спросил он.

Голос его звучал хрипловато. Впрочем, звонким он становился только в тех случаях, когда Вайда волновался из-за коммерческих или других, доподлинных или выдуманных неудач.

Селеши рассмеялся, хотя пока смеяться было нечему.

— Хочу!

— Мы познакомились в Английском парке, — заговорил маклер, сразу же перейдя «к делу» и к характеристике «товара». — Работает на кондитерской фабрике… В неделю зарабатывает пять крон… Чулки заштопаны… Платье перелицовано… Каблуки стоптаны… Восемнадцать лет… но на вид пятнадцать… сложена прилично… блондинка… Ноги красивые… и прочее тоже. Словом, приодень ее чуть — на улице будут оборачиваться…

Толстые губы Селеши стали влажными. Глаза выкатились. «На дармовщинку вкушает!..» — мелькнуло в голове у Вайды, и он тут же перевел разговор.

— Вы-то знаете, товарищ Селеши, как капиталисты эксплуатируют этих бедных девушек. — Вайда рассмеялся, потом забарабанил по столу пальцами с длинными ногтями. — У этих девушек… как это говорится… нет никакой классовой сознательности… Потому социал-демократическая партия и вынуждена отказывать им в приеме.

— Ну, ну, — обиделся Селеши. Толстые губы его задвигались, будто он еще не отвык от соски. — Рассказывайте лучше…

Глаза Селеши выцвели, губы обвисли. Вайда был доволен произведенным эффектом и продолжал:

— Всякие зрелища, аттракционы… Чудо-паук… гигантское колесо… американские горы… девочка прехорошенькая. Сосиски, ветчина, пиво, пирожное. Понятно?

— Понятно.

— Что понятно? — прикрикнул Вайда на Селеши, у которого снова заблестели губы…

— Что девочка ела, — пробормотал Селеши.

— И вовсе не понятно, куда в нее столько жратвы влезло…

— Не дурите!..

Вайда встал и начал прохаживаться но кабинету. Он был уже в ударе.

— Цыпленок чувствовал себя недурно. Словом… значит… на чем же я остановился?.. Да, верно… В тот вечер я нервничал, как раз… знаете… это случилось тогда… впрочем, неважно…

Он замолк, остановился у открытого окна. Выглянул на озаренную солнцем улицу, оттуда тянуло жарой. Потом оглянулся. Вид у Вайды был расстроенный. Казалось, рассказа сегодня не будет.

— В том доме, где я живу, — заговорил он хриплым, глухим голосом и отошел от окна, — как раз в тот день хоронили какого-то учителя… Помер от чахотки…

Вайда снова замолк. Подошел к письменному столу Селеши.

— Скажите, врач может точно определить, есть или нет у человека чахотка?

Селеши ответил. Но Вайду, видно, и не интересовал ответ. Уставившись в одну точку, он погладил кадык, покашлял, потом встряхнул головой, улыбнувшись Селеши, продолжил свой рассказ:

— «Мужчина будь мужчиной!» Не правда ли?.. Словом, девчонка была довольна, ела и лопотала, что она порядочная, что она должна рано возвращаться домой. Ну, думаю: «На пушку хочет взять». А ведь меня ничем так не разозлишь, как обманом… Тут я зверею… — Голос у Вайды стал звонким. — Это я ненавижу!.. И вот понесла, понесла! Она, мол, порядочная, отец у нее чахоточный, лежит третий месяц, а живут они на те девять крон, что она зарабатывает, да на его пособие из страхкассы. Ну, а на это пособие — вы же сами знаете, товарищ Селеши, — и прожить не проживешь и помереть не помрешь…

— Опять за свое?..

Вайда махнул рукой. Он говорил все быстрей и, горячась и посмеиваясь, шагал взад и вперед по кабинету.

— …Подружка, мол, уговорила ее. «Врешь! — подумал я. — Знаем мы таких цыплят. Цену себе набивает! Ну пусть, пусть попищит!» И представьте себе, сели мы с ней на скамейку, кругом никого… Хотел я ее обнять, она как вырвется… да как влепит мне пощечину!.. Я чуть со скамейки не свалился… «Ты что ж, девица еще?» — заорал я на нее. «Да, — ответила она и потуже стянула воротничок блузки. — Я пойду домой!»

Селеши напряженно слушал.

— И… и что ж, она девушкой оказалась?

— Чего вы вперед забегаете? Терпенья, что ли, нет?.. Я прикинулся, будто поверил ей… Да и, как вам сказать, отчасти поверил даже… Проводил до дому. У парадного поклонился и ручку поцеловал. — Вайда рассмеялся. — Цыпленок не знал, куда и деваться. Посмотрел я на нее, как Псиландер на Асту Нильсен