Мартон и его друзья - [147]

Но вид опухоли напугал и его, и, быть может, даже больше, чем остальных. Однако он тут же повернул все на самого себя. Что, если б в него выстрелили? И Лайош невольно дотронулся до своей ноги, будто желая убедиться, цела ли она. Погладил брюки, словно это благодаря им нога и осталась невредимой.

— По крайней мере кончится эта бесплатная чепуха, — выпалил вдруг Лайош и тотчас почувствовал, что не надо было этого говорить.

Мартон поднял глаза на Лайоша.

— Очень прошу тебя… — сказал он с болью в голосе, — очень прошу тебя… Это пройдет… А то — как раз не чепуха…

Лайош не стал перечить, и Мартон сам сказал:

— Домой пойдем! — и замолк. А так как для него не было ничего страшнее поражения, добавил: — В другой раз лучше сделаем… Я не мог этого предвидеть… — И глянул на Тибора. — Ты не сердись, Тибор, — сказал он строго и насупил брови. Мартон досадовал на себя за то, что так ослабел. — Больно? — еще строже спросил он Тибора.

— Что?

— Да на лбу… Рана… От камешка…

— Не больно.

Издали, из-за деревьев леса, послышалась песня, сперва тихо, потом все громче, веселей, и понеслась прямо к ним.

— Эй гой, прекраснее всего воля!

Мартон рассмеялся лихорадочно, звонко и страстно, как не смеялся еще никогда.

— Петер! — крикнул он. — Петер! Петерка Чики! Говорил же я, что неправда! — И, собравшись с силами, он присел, прислушиваясь к песне; искал глазами Петера. Откуда-то вынырнет он? Все ясней и громче слышались хруст валежника и шуршание палых листьев под ножищами Петера.

— Эй, кусты в сторонку — лес идет! — крикнул парень и выскочил из-за деревьев с охапкой кукурузы в руках. За спиной у него висел набитый рюкзак, Петер перебросил его на бок, чтобы вез увидели. Второй рюкзак болтался на руке. Парень, ликуя, орал песню, и лес звенел от нее:

О мир привольный, о мир свободный!

Словно опрокинули груженую телегу, с таким шумом покатились к костру початки кукурузы. Петер осторожно снял рюкзак с левой руки.

— Виноград, — сказал он, взмахнув головой.

Волосы его, словно крылья вспорхнувшей птицы, раскинулись вдруг и на миг застыли в воздухе. Петер рассмеялся. Смех его так и отдавался по лесу. Казалось, все деревья смеялись вместе с ним. Парень сбросил, наконец, рюкзак со спины и уронил его на землю. Уронил так, чтобы он шлепнулся с силой и столпившиеся ребята убедились в его тяжести.

— Кукуруза! — торжественно провозгласил Петер.

Мартон встал. Голова у него кружилась, и, чтобы не упасть, он взял. Петера за руку.

— Когда ты ушел? Петер… — спросил Мартон, обняв Петера за шею.

— Еще засветло. Вы спали все.

— А сторож?

— И сторож тоже спал.

— Что самое великое на свете? — спросил вдруг Мартон с такой же страстью, как засмеялся давеча, и прижался головой к Петеру.

— Кукуруза! — гаркнул Петер в ответ.

— Нет… Верность!

Глаза у Мартона затуманились от слез. Голос прервался, и, устыдившись своей слабости, он отвернулся.

— Я принес самое меньшее на три дня. — Петер опустился на корточки и начал раскладывать виноградные гроздья.

Мартон пересилил себя.

— На три… дня? — спросил он осипшим голосом. — Да ведь тогда мы можем продолжать…

— Мартон болен, — тихо заметил Тибор.

Петер бросил свою «выставку» винограда. Разогнулся. Взял Мартона за руку, кинул взгляд на его брюки, потом заглянул ему в глаза, погладил лоб и понял все.

— Позавтракаем, — сказал он сдавленным голосом, — и домой!

На костре с треском жарилась гора кукурузы. Ребята ели безостановочно, торопливо и так много, что нельзя было даже представить, как это влезла в них такая уйма мучнистых зерен. Подносили новую партию початков, бросали в костер, ворошили их, потом ели, обжигаясь. Отдыхали несколько минут и снова налегали на еду. Кончили есть только тогда, когда выпили по четыре кружки воды каждый. И почувствовали то, что почувствовала бы бочка с порохом, если б она была способна чувствовать: одна спичка, еще одно зернышко, и они лопнут, взлетят на воздух. Ребята, довольные, поглаживали животы. А глазами все еще ели, ели.

Только одно портило им настроение: Мартон опять прилег, ему трудно было стоять на ногах, а есть не хотелось. Он пощипывал виноград, не отводя глаз от далекого осеннего неба, проглядывавшего сквозь деревья. Тщетно подносил Петер на огромной ладони, словно на подносе, громадные грозди винограда и кричал:

— Больнице бесплатно отдыхающих… Посещение с восьми до десяти утра.

Мартон и на шутку ответил коротко:

— Мне лучше.

— Ну, конечно, домой пойдем! — согласился тут же Петер и засмеялся: все его лицо, глаза и брови широко расплылись. — Домой пойдем! — сказал он, будто из слов Мартона «Мне лучше!» естественным выводом было не «Останемся здесь», а «Домой пойдем!».

Уцелевшую кукурузу — ибо всю эту уйму уничтожить было невозможно — они бросили, чтобы в дороге не попасться с ней. Да и, кроме того, им казалось, что в ближайшие пятьдесят лет ни один из них не захочет взять кукурузы в рот. Но Мартону вдруг другое пришло в голову.

— А вы закопайте ее, — предложил он, но, чтобы никто не поинтересовался, для чего это надо, тут же спросил у Петера: — Который час?

— Может, девять, а может, десять. Когда встает солнце в октябре? Лайош! Ты ведь у нас все знаешь…