Мартон и его друзья - [117]

— Ты знаешь, я уже испытал бога! — сказал он вдруг.

— Что?.. Что ты сделал?

— Испытал… Вчера вечером, — и мальчик заколебался вдруг: рассказать или не рассказать, что отец побил его перед этим. — Я вышел на улицу. Было уже поздно. Кругом ни души. Я вошел во двор. Там было совсем темно, и я крикнул в небо: «Чтоб тебя громом разразило!»

— Кого? — оторопев, спросила Пирошка.

— Бога! — лязгнули зубы у Пишты. — «Плевать хотел я на тебя! Если ты есть, то покарай меня сейчас же!» И ничего не случилось. Я пуще бранить его… и все равно ничего…

— А зачем ты это сделал?

Пишта странно улыбнулся. Хотел что-то сказать, но потом передумал.

— И ты не боялся?

— Боялся… А потом не боялся… Потому что ничего и не случилось… Он не покарал…

— Кто?

— Он… Потому что бога нет! — Губы мальчика исказились улыбкой.

Он пошел теперь с другой стороны. Старался идти большими шагами, как взрослый.

— Хочешь, я подарю тебе Флоки?

Пирошка замотала головой. Собачка то ли от голода, то ли еще отчего тихо заскулила. «Возьми, — хотел сказать Пишта. — Мне все равно придется ее на улице оставить!» Потом подумал: «Отца я еще боюсь… Он есть… Он бьет, он карает…» Но ничего не сказал. Некоторое время он молча шел рядом с девочкой, которая, чтобы не обидеть, украдкой поглядывала сбоку на чудно́го мальчишку.

Пишта заговорил вдруг еще более взволнованно и теперь пошел уже врать о том, что всех его братьев хорошо одевают, а его в тряпье водят; что им каждый день дают деньги на кино, а ему никогда; что они спят в постели, а он на полу, без одеяла, что их никогда не трогают, а его каждый день до полусмерти избивают, дразнят…

— Я скоро уйду из дому.

— Куда?

— Куда? Ерунда, наплевать куда! Далеко…

Пирошка привела странного парнишку к себе домой.

Босоногий мальчик смущенно остановился на кухне у Пюнкешти. Огляделся вокруг и, словно очнувшись от забытья, застенчиво улыбнулся матери Пирошки. Потом вытащил из-за пазухи собачонку и поставил ее возле себя. Собачка, как и хозяин, опешив, огляделась кругом, принюхалась, потом побежала под стол… Вокруг нее разлилась большая лужа. Пишта быстро схватил тряпку, валявшуюся под раковиной, и бросился подтирать лужу.

— Уж, пожалуйста, не сердитесь на нее, — попросил он хозяйку.

— Я познакомилась с ним возле кино, — сказала Пирошка удивленной матери и положила руки на плечо парнишки, который все ближе жался к ней. — Зовут его Пишта Фицек… Он хочет удрать из дому… С ним плохо обращаются, мама.

Из комнаты вышел Тамаш Пюнкешти. Он задал несколько вопросов дочери, Пиште, потом повел мальчика в комнату и усадил за стол. Жена тем временем покормила собачонку, затем вошла в комнату вместе с Пирошкой.

Пишта снова рассказал, как он живет; только теперь он уже не валялся на полу без одеяла и его не избивали каждый день, а только дразнили… Но под конец он сказал:

— А все-таки, дома очень плохо… Я уйду… Уйду далеко…

Он постепенно успокоился. У Пюнкешти было хорошо. Тихо. Мирно. Все было на своих местах. И кровать, и шкаф, и стол, и лампа, и стулья, и скатерть на столе. Не то что у них дома. Пишта поужинал, выпил вместе с хозяевами чашку горячего кофе — и совсем растрогался.

— У вас так хорошо, — проговорил он, сонный и усталый.

— Приходи к нам в воскресенье, — пригласила его тетушка Пюнкешти.

— Приду, — ответил Пишта. Он встал. Попрощался с каждым по отдельности. Вышел на кухню. Поднял собачку. Сунул ее под матроску. Снова попрощался и, когда уже отворил дверь, опять сказал:

— Спасибо большое… Спокойной ночи!

* * *

Так год назад познакомился Пишта с Пирошкой и с тех пор каждое воскресенье ходил к Пюнкешти, если только отец не запрещал ему, когда бывал не в духе.

— Вот я пойду как-нибудь и погляжу, кто такие эти Пюнкешти и чего ради они тебя даром ужином кормят. Говоришь, у них и девочка есть? Ишь соплячка еще, а уж ей женихов ловят? Вот пойду да поужинаю у твоего будущего тестя!

Пишта покраснел. Его русые, беспорядочно рассыпавшиеся волосы казались язычками пламени горящего лица. Отец коснулся такого — да еще так некрасиво, гадко, — что Пишта уже смутно чуял, но ни думать, ни говорить об этом не смел.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой Геза Шниттер вступает в брак не только с Като Сепеши, но и с империалистической войной и заодно доводит разделение труда до невиданного совершенства: он пишет передовицу, наборщик ее набирает, Пюнкешти ругает, а дядя Лисняи «отсиживает»

1

Окна редакции «Непсавы», которая помещалась в здании центрального руководства социал-демократической партии, выходили на небезызвестную улицу Конти. На дверях одной из комнат третьего этажа висела маленькая визитная карточка: «Геза Шниттер». Имя и фамилия — больше ничего. Ни слова о том, что он работает в центральном органе партии, состоит в ее руководстве, занимает — за соответствующее вознаграждение — должности в Рабочей страховой кассе, в профсоюзном совете, в акционерном обществе печатников «Свет» и в сберегательной кассе «Усердие».

Игнац Селеши, занимавший только пять различных должностей, все тиснул на визитную карточку, и, попади она на глаза близорукому человеку, он не без основания мог бы подумать, что речь идет об аристократе: ведь это на их визитных карточках непременно перечислялись все до одного титулы да звания. Впрочем, даже многие аристократы гнушались этим.