Мартина - [5]

В тот вечер он, как обычно, что-то актуализировал в соседней комнате, в то время как они готовили реферат на тему «Эволюция понятия души в американской литературе». Иногда он проходил через их комнату, чтобы что-то достать из рюкзака, оставленного им в прихожей. Она не могла не заметить, как на него смотрели подруги из группы, как по команде поправлявшие волосы, когда он проходил мимо. Они пили вино, шутили. Но и работали. Помещение в клубах табачного дыма и пламя свечей — именно так она представляла себе университет. О таком рассказывал ей отец.

Но настал момент, когда они, что называется, уперлись в стену. Никто не смог процитировать ничего на тему души из современной американской литературы. Они знали, что Джови им этого не спустит. В этот момент из соседней комнаты раздался голос Анджея:

— Гилд, Джон Гилд. Этот монах с двумя детьми и кандидатской по музыковедению. Он писал об интимности как о встрече душ, а разговор считал их сексуальным актом. Ему столько же лет, сколько отцу Мартины.

Воцарилась тишина. Все посмотрели на нее.

— Анджей, поди-ка сюда на минутку! — позвала она. — Выпьешь? — Она встала и подала ему бокал вина. — Расскажешь нам что-нибудь про него?

Он стоял, опершись о косяк двери, смутившийся, словно маленький мальчик, которого застали подслушивающим разговоры взрослых.

— Двенадцать лет он был католическим монахом. Написал трактат о душе. О том, что она привязывается к людям и к событиям, что она словно виноград, превращающийся в вино, что Меркурий, патрон корреспонденции, заботится, чтобы слова доходили до ее самых потаенных закоулков. И что душу нельзя рассматривать с точки зрения инженера.

После этого Анджей отошел к компьютеру. Через минуту вернулся и, подавая несколько листков бумаги, сказал:

— Это я скачал из Сети. Может пригодиться…

И тогда она испытала тот восторг, ради которого могла бы позволить ему сегодня снять с нее лифчик, конечно, при условии, что за дверью он сразу забудет об этом. Хотя вряд ли он смог бы забыть.

В течение двух лет он был рядом, но никогда не был близок. Магде это было непонятно. «Слушай, — говорила она, — у этого типа есть все необходимые компоненты. Съешь с ним вечером спагетти, а утром почисти зубы у одного умывальника, и ты увидишь, что это он. Он так нежно дотрагивается до твоего компьютера, как будто прикасается к тебе. Я сама видела. Он тебя обожествляет, хотя вы из одной деревни». И когда она впала в это свое томное настроение после вина, она нашла в себе силы встать с постели, прийти к ней в комнату и сказать: «Всегда таким, вроде тебя, глупым как бревно, в руки плывет первосортный товар». Вот какая была эта Магда. Как говорил о ней Анджей: «Чувственность с голым животом сразу за огненной стеной». Недоступная и опасная. Она могла на неделю уехать с каким-то мужиком в горы и слать ей эсэмэски вроде этой: «Слушай, у него алгоритм в мозгу, Лесьмян в душе и Коэн в сердце. И та-а-акой пенис». После каждого такого возвращения, примерно через месяц, она говорила, что он «обрезал ей крылья, усыпил бабочек и разбил сердце»; плакала, не отвечала на телефонные звонки. Потом внезапно вставала и снова начинала «ловить карпа», или carpe diem2. Мартина была ее абсолютной противоположностью. Только раз ей разбили сердце, бабочек она сохранила.

Когда она с ним познакомилась, ему было тридцать девять. Она знает это точно, потому что сама вносила в базу данные из его регистрационной карточки. У него были тридцатилетняя жена и пятилетняя дочка Моника. Она вводила в компьютер и их карточки тоже. Он приехал из Гданьска читать лекции в летней школе филологов в Торуни. Она там тоже была. Их студенческое научное общество было одним из организаторов. Платили неплохо, и можно было еще послушать лучших лингвистов Польши. Жила она в общежитии на территории студгородка, недалеко от ректората. Для того чтобы поверить в стечение обстоятельств, в Торуни сложилась идеальная ситуация. Для нее это была череда случайностей, он же и сейчас все объясняет иначе. Регистрируясь, он по рассеянности забыл очки. Она поискала его, но он растворился в толпе гостей. Повесила листок на доске объявлений, но он не обратился до конца рабочего дня, и она взяла очки в общежитие. Незадолго до полуночи кто-то постучал в дверь. Она как раз принимала душ. Когда она вышла, завернувшись в небольшое полотенце, с мокрой головой, он сидел в кресле. Она замерла на мгновение.

— Тысяча извинений! — вскочил он. — Я не могу читать, а завтра у меня лекция. Простите, я не должен был входить. Я подумал, что вы вышли…

Полуобнаженная, она стояла, прислонившись к двери. Он наклонил голову, стараясь не смотреть.

— Я все равно без очков не вижу вас… Простите.

Он был такой беспомощный. Даже трогательный. Она не чувствовала стыда. Впрочем, она его до сих пор при нем не чувствует.

— Подождите. Сейчас дам вам.

Он рассмеялся. Так искренне, как только он умеет.

— Ну да… Чтобы лучше видел.

Она наклонилась к сумке, что была под столом, рядом с которым он только что сидел. Полотенце упало на пол. Совершенно обнаженная, она наклонилась, чтобы достать эти очки из сумки. Он тоже наклонился. Поднял полотенце с пола. Не стал даже пытаться прикрыть ее. Набросил его себе на голову. Она стояла рядом и смеялась, сраженная комизмом ситуации.