Мартин Андерсен-Нексе - [3]

Подбегает один из ее старших с мешком, полным кокса.

— Смотри, мать, сколько набрал!

— Молодец, Вигго! Вечером затопим печь.

— А не опасно для ребятишек бегать по рельсам?

— Зачем бедняку думать об этом, — с покорным видом произнесла жена обходчика. — Господь забирает лишь тех, кто не может дольше жить.

На это Нексе нечего ответить. Он прощается и не спеша идет по тропинке между зелеными полями. Смеркается. На тропинку падает свет из окон небольшого дома. Это «Заря» — так назвала свой домик семья Андерсена-Нексе.

Домик невелик и довольно невзрачен, заметно, что его старательно латали, чинили, укрепляли, дабы привести в жилой вид. Хорош небольшой сад с кустами роз, боярышника, ежевики, с нерослыми березами и елями. Увидев мужа, на крыльцо выходит Маргрете, статная, видная женщина с серьезным и милым лицом. Она держит на руках толстощекого младенца. Остальные дети-погодки, от двух до четырех: Сторм, Олуф, Инге облепляют отца, тыкаясь в него перемазанными кашей лицами. Нексе улыбается, гладит детей по светлым головенкам и входит в дом. Маргрете следует за ним…

— Ну что в «Гюльдендале?» — озабоченно спрашивает она.

— Все отлично! Я с ними расплевался.

— Господи! — Маргрете опускается на стул. — Что же с нами будет?

— Завтра напишу в «Аскехауг», они давно приманивают меня.

— Я боюсь перемен. К тому же «Гюльдендаль-Соукал» — демократическое издательство.

— А что это дает? Они жмут из нас сок почище консерваторов.

— Но с «Гюльдендалем» мы как-то существовали. И срок уплаты за дом подходит. Где мы возьмем тысячу крон? Господи, мне так хочется сохранить наш домик. Ведь у нас ничего больше нет.

— А думаешь, мне не хочется? Тут каждый гвоздь вбит нашими руками, каждый кустик посажен нами. Но продаваться за это в рабство? Да пропади все пропадом!..

Маргрете удивленно смотрит на мужа.

— Знаешь, что они мне предложили? Отказаться от моего авторского права на все написанное! Тогда они готовы сунуть мне эту тысячу!

— Ишь, чего захотели! — Маргрете возмущена до глубины души. — Молодец, что послал их ко всем чертям.

Нексе с восхищением смотрит на жену.

— Ты чудо, Грета! Что бы я без тебя делал?.. Знаешь, — продолжал он задумчиво, — иной раз страх берет: как жить дальше? А глянешь на семью обходчика, и стыдно становится за свое благополучие.

— Да, — тихо говорит Маргрете, — нам ли жаловаться, когда кругом такая беда, такая нищета!

— А главное — надо работать. Остальное приложится.

— Только поешь сначала. Мне посчастливилось достать кусочек почти свежей конины.

— Спасибо, дорогая. Лучше попозже. Лев Толстой говорил, что писать надо на пустой желудок. Иначе плохо думается.

— Типичное рассуждение заевшегося человека! Граф — что с него взять? — не на шутку рассердилась Маргрете.

Нексе сидит за своим рабочим столом, пишет. Что-то исправляет, зачеркивает, снова пишет. Прочитывает страницу, шевеля губами, в сердцах комкает лист и бросает в переполненную корзину для бумаг. Снова пишет. И видения, теснящиеся в его мозгу и становящиеся образами на бумаге, зримо возникают перед нами…

Вот мечется по улицам Копенгагена маленькая женщина, похожая на девочку-подростка, с нежным, тающим лицом. Ну конечно, это Дитте — дитя человеческое. Она разыскивает своего пропавшего возлюбленного Георга. Метет снег, ветер закручивает подол вокруг худеньких ног, но ее подгоняют отчаяние и надежда. Надо обойти все трактиры и погребки, где он бывал и куда могли его затащить. И обежать всех приятелей! Как товарищей по работе, так и тех жалких забулдыг, с которыми он водил компанию, когда ему случалось загулять. Со слезами пробирается она по длинным коридорам разных трущоб, стучится во все двери, и жалобно звучит вопрос: «Простите, вы не видели Георга?» — «Нет, девочка», — слышится в ответ. Но вот на улице, в портовом квартале, где кабачки и веселые дома, открылось окошко, оттуда выглянула женщина в пестром капоре, навалившись грудью на подоконник, и крикнула: «Эй! С час назад в Нью-Хавне выудили одного… Видать, свалился в потемках. Ступай, взгляни, не твой ли!..»

Скрипнула дверь, прогнав видения. Нексе с раздражением обернулся. Входит Маргрете с подносом, на котором бутылка пива и три бутерброда.

— О Господи! — с досадой говорит Нексе. — Неужели нельзя не мешать? Я же просил…

— Милый, ты знаешь, который час?

— Н-нет…

— Без четверти двенадцать. Нельзя же ужинать на другой день.

— Неужели так поздно? О, быстротекущее!.. Ладно, поставь тут.

— Как идет работа? — спрашивает Маргрете.

— Как паралитик за молоком. Огромное рвение и никакой скорости.

— Ты наговариваешь на себя.

— Что за болезнь такая — писание? — Шутливый тон не скрывает искреннего огорчения. — Все, что я делаю, не то, в лучшем случае — рядом. Я, как слепой плотник, который бьет по доске, по пальцам, только не по шляпке гвоздя. Какая пропасть между замыслом и тем, что получается на бумаге. Это настоящая мука, клянусь тебе! — Но тут самолюбие берет верх. — Одно утешительно, что у других обстоит не лучше.

— У тебя все получится, — уверенно говорит Маргрете. — Как и всегда получалось.

— Ты думаешь? — спрашивает он с надеждой. — Должно, обязано получиться. Наш дом, каша для детей, тухлая конина для нас — все в этих жалких листках.