Маршрут Эдуарда Райнера - [3]

У нее был голос с хрипотцой, слишком тяжелая косметика и прокуренные зубы, но это не имело никакого значения: она говорила просто, без всяких сантиментов — она имеет на это право, потому что опять летит туда.

— Конечно, — повторил он.

— Тогда пошли: мне рано вставать.

Ему не хотелось уходить, но и незачем было оставаться: здесь каждый был на своем месте, а он — турист подмосковный, и все. Байдарочник! Разве найдется ему здесь напарник? Но хорошо, что он сюда попал.

— Пошли, — сказала она, но в это время запели и движение прекратилось. Запели одни мужчины:

В суету городов и в потоки машин

Возвращаемся мы — просто некуда деться,

И спускаемся мы с покоренных вершин,

Оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце…

Они пели, нахмурясь, опустив глаза, негромко, серьезно.

Кто захочет в беде оставаться один?

Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?

Но спускаемся мы с покоренных вершин…

Что же делать — и боги спускались на землю…

Он повторял про себя последние слова, спускаясь за Маргит по грязной, некогда роскошной лестнице с закругленными маршами и пересекая ночной двор с темными окнами, за которыми кто-то томился, стараясь разглядеть небо. Но неба здесь не было. Оно было там, где солнечные снега.

— Нам в метро, направо, — сказала Маргит и нарушила красоту молчания.

Впрочем, она больше не заговаривала, не мешала, покачивало вагон, в черных зеркалах неслись мимо подземные искры, скрежетало, встряхивало, всасывало в черноту. «Маргит… Странное имя, не русское, где-то слыхал ее фамилию — эстонская или литовская? Эд Райнер, Юра говорил о нем, они там сидят, а мы зачем-то едем, какой седой этот Носов, а ему под сорок только, как здесь душно, парко, тесно…»

Точечное жжение в правой щеке, что-то мешает, тянет, он двинул шеей, увидел в черном зеркале их — ее и себя, курносого, ротастого, и ее глаза, которые изучали его лоб, губы, плечи, и стал слышен жесткий ритм движения, запах пудры и пота, стало тоскливо, смутно. Да, он знает, что рожей не вышел, но зачем так смотреть? Или показалось? Он скосил глаза: она устало смотрела в черные зеркала, где они покачивались плечо к плечу среди сотен таких же усталых москвичей, которые ехали и никак не могли доехать до дому или до того места, которое по традиции носит это доброе название. Да, показалось. В этом он всегда был мнителен, женщинам не доверял. И вообще: кто толком знает, что такое женщина? Вот он как дурак едет в обратную сторону от своего дома, а уже без пятнадцати двенадцать, в час метро закрывают, а на такси денег нет. Ну и черт с ним… На секунду он точно выпал в пустоту, в черноту, громыхание, мелькание, где нет ни одной мысли. Это было как передышка, а потом с шипеньем раздвинулись двери и они вышли. «Ленинский проспект», — отметил мозг, но это название ни о чем не говорило: он был уже и не в пустоте, но и не в самом себе, и так было спокойнее, потому что можно было идти лениво, расслабленно, отшвыривая носком ботинка мелкие камешки с чистого широкого асфальта.

Они поднимались в лифте на шестой этаж. Он не смотрел на нее, а она — на него. Новый блочный дом был нем, как светлый стерильный склеп. От запаха штукатурки, нитролака и пластика казалось, что в нем нельзя ни спать, ни есть. У нее была отдельная квартира, и напрасно он вошел на цыпочках, как школьник. Она врубила свет, бросила ключи на подзеркальник, сказала: «Иди посмотри фото, а я сейчас». Он покорно вошел в желтую модную комнату и встал посредине. Она высыпала на диван груду снимков и ушла. Сразу же в кухне загудел газ, потом в ванной зашумел душ.

Он поднял одну фотографию, различил Маргит — загорелую, в анораке, с ледорубом. Она прислонялась головой к плечу какого-то здоровенного парня, который тоже улыбался. Парень был в знакомой лыжной шапочке, снежные очки подняты на лоб, щеки не бриты. Парень был чем-то тоже знаком. Да это же брат, Юра, и никогда дома он так не улыбался! Эту шапочку норвежскую он взял с собой в последний поход. Кто ему ее подарил? Она?.. Старший брат. Ее ровесник. Ее мужчина. Он спал с ней в палатке и спал с ней здесь. Но теперь он мертв. Его, их, всю связку, четыре человека, нашли и вынесли из цирка под Семенов-Баши только весной, когда трупы оттаяли. Труп старшего брата. А сейчас она выпьет кофе и ляжет спать с младшим братом, Вот так просто. Почему?

В ванной шумела вода, на кухне шумел газ. Он вышел в переднюю, отодвинул язычок замка, придержал дверь, шагнул, затворил бесшумно. Он шагал вниз через две ступеньки, забыв про лифт. На дворе было прохладно, голо, спящие краны стройплощадки маячили гигантскими пеликанами, где-то в космосе светилась точка рубинового сигнала. Бесконечный проспект был тоже пуст. Горели лицо, шея, уши. «Трус! — сказал он. — Трус! Сбежал! Да, да! Смылся, а она готовит кофе». Он помотал головой. Нет, остаться было невозможно. Это было бы предательством.

Город был мирен, темен, незнаком. Транспорт не работал, но ему было все равно. Он думал, морщился, с лица не сходило удивление. Как они пели там: «Что же делать, и боги спускались на землю». Но ведь она — одна из них. Как же так? Ее зовут Маргит, фамилия эстонская, мастер спорта — вспомнил! — первая женщина, сделавшая траверс Домбай — Ульгена. Или нет? Не важно, но — одна из них. «А я тогда ходил в девятый класс. И сегодня мог бы с ней… Может быть, она, они, Сашка, ребята, Нейман, Домбровский, Рыбин — все правы, а я дурак, анахронизм? «Это как водки выпить. Бабы — это бабы. И удовольствие и продовольствие». Чьи это цитаты? Да, по логике — это проще простого, отправление, функция, и все».