Маршрут Эдуарда Райнера - [15]

Шрифт
Интервал

— Сволочь! — Он сказал это вслух, испугался эха, устыдился. Стало сразу сырее, темнее, глуше все вокруг от этого чужого злого голоса.

Он повернулся к закату спиной и пошел на темное, на восток, напрямик. Он торопился — свету оставалось все меньше, он знал, что не успеет. Он лез все круче вверх — на скалах было светлее — и вылез на голое, серое от ягеля плато. Отсюда было видно широко вдаль — лесистые увалы, гранитные лбы, сосны, ложбины, полные молочно-белых испарений. Лиловатый восток прокалывали первые звезды, а меж двух сопок левее и ниже эти же звезды тонули в круглой черной воде маленького озера. Какое это озеро — все равно, только бы дойти до него, потому что только оно одно было дружелюбным в этой лилово-черной похолодавшей стране.

— Хоть плохой, а рубит, хоть плохой, а рубит! — приговаривал он, врубаясь своим топором в смолье стоялой сушины. Сушина рухнула со стоном. Дима разжег большой костер, наломал лапника и сел. Ночь стояла вокруг, багульником дышали болота, скрипело где-то иногда в утробе тьмы, выжидало и опять скрипело старчески бессильно. Огонь грел колени, лоб, а к спине липла ледяная рубаха. Он выпил чай с одним кусочком сахара и съел полгорбушки, задремал и проснулся. Был не страх, а безнадежный гнет затерянности, скрипела ночная тайга, скалы, болота не знали его и не хотели знать. Тускло смотрел чей-то глаз из чащи — мерзкий старичишка, зеленый, бескровный, ждал, когда он заснет, и не было сил оглянуться, встретиться с ним взглядом. «Хозяин» — так шепотом называли его бабы и крестились, но разве испугается он креста, если неверующий перекрестится? Что-то прошуршало, шевельнулось за самой спиной, и он едва удержал крик, после которого сорвалось бы в нем все человеческое и осталось только животное, напуганное до заикания. Он так прикусил губу, что стало солоновато во рту. Он встал, напрягая все мышцы, разворошил огонь, выхватил горячий сук и наконец оглянулся. Никого. Только хвоя ближайшей ели, кочки во мху, блики огня на черной воде, скрученный завиток бересты. Никого. Он вздохнул, сел. Тело ослабело, в затылке стучала тяжелая кровь, веки отекали. Он обнял колени, положил на них голову и увидел лайку. Лайка лежала у огня и смотрела в темноту, насторожив уши. «Кто там, Вега? Как ты нашла меня, Вега?» — спрашивал он, проваливаясь в сон…


За розовым туманом трубили журавли, угли съежились под пеплом, тело бил озноб. Он разогнулся, долго вставал, через силу раздувал огонь. «Надо выпить чаю покрепче. Надо согреться».

Круглое озеро просыпалось всплесками рыб. Он наживил четыре жерлицы и наловил окуней для ухи. Пока чистил их, взяло, и он вытащил двух щук, вторую килограмма на четыре. Он забыл про усталость от радости. Взошло солнце, рыба перестала брать, но и так было что принести домой. Теперь, когда наступил день, он узнал озеро — это было первое, круглое озеро, которое он видел сверху. Он узнал его по двум соснам, которые свалились в воду крест-накрест, и по ручью. Отсюда он дойдет. И не торопясь Дима смотал снасти и тронулся прямо на солнце вдоль ручья, вытекающего из озера. Но и сейчас его не оставляло ночное ощущение дурного мутного глаза, следящего из-за висячих лишайников за его человечьей растерянностью.

На подходе к палатке он замедлил шаг, стиснул зубы, готовясь к встрече с Райнером. Но Райнера не было. Лагерь был пуст и разгромлен: алюминиевые миски разбросаны, тент разорван, котелок опрокинут, вся земля усеяна клочьями бумаги и станиоли: кто-то на-мелко порвал все пакеты с концентратом, которые висели в полиэтиленовом мешке на елке. На стоянке точно побывал сумасшедший.


Только к вечеру появилась Вега, а за ней неслышно шагающий Райнер. Он кивнул, бросил на мох двух молодых глухарей. Потом снял рубашку, вымылся до пояса в ледяной вечерней воде, надел чистую майку и сел к огню.

— Завтра погода поломается, — сказал Райнер, оглядываясь кругом. — Что за мусор?

— Здесь без нас кто-то был.

Райнер встал, обошел вокруг, присел, пощупал землю. Собака подошла к нему, обнюхала след, посмотрела на лес, на хозяина, зевнула.

— Остыл. След остыл.

— След?

— Росомаха.

На сыринке меж корней продолговатая вмятина, точки когтей. Райнер что-то обдумывал.

— Ты уходил с бивака? Сегодня?

— Я сегодня только вернулся. А вы?

— Ия здесь не ночевал.

«Прекрасно! — думал Дима, ожесточенно стягивая сапог. — Шатался где-то сутки, а я виноват, росомаху какую-то выдумал…»

— Придется менять место, — сказал Райнер.

— Зачем? Все равно везде одинаково: одни камни.

— Или менять, или ее пристрелить. Но ее просто так не взять. У тебя проволока есть? Мягкая?

— Есть немного…

— Метра два-полтора надо.

Дима ждал, что Райнер спросит, где ночевал, но Райнер ничего не спросил. Он сосредоточенно гнул из проволоки мертвую петлю. Потом отрубил комель у березки и стал вырезать крюк. Он знал, что Дима не дошел до третьего озера, потому что напрасно прождал его там. Ведь все объяснил, нарисовал, ребенок бы нашел. Райнер тогда подождал еще с полчаса и решил пройти по сосновой гриве на юго-восток по новым местам. Он шел по гриве вдоль чистого мохового болота, которое просвечивало меж стволов. Таких просторных открытых болот он здесь еще не встречал. От вечернего солнца болото сияло золотисто-ржавым светом, кое-где просвечивали алые листочки примороженной брусники вспыхивала паутинка. От редких сосенок удлинялись тени, касались уже дальней опушки, и сквозь частокол этих теней замелькали бесшумно два бегущих оленя. Сдернув ружье, он удержал руки: олени неслись, не задевая кочек, по-летнему шоколадно-пятнистые, закинув рога на спину. Белая лайка все больше отставала, но гнала упорно, настырно, и он знал, что она бросит гон, только измотавшись до предела. Олени скрылись за дальними сосенками, и Вега скрылась за ними, а он все стоял, тихо улыбаясь. «Многовато мяса на двоих», — оправдал он себя и передвинул предохранитель обратно. Возвращаться старым путем не хотелось, и он пошел по оленьему следу на юго-восток. Через час ему встретилась Вега. Нося боками, вывалив язык, она добрела и легла у ног. Совсем свечерело, когда он вышел на гул воды и с высоты увидел реку. Стиснутая скальными стенами, она вспенивалась со ступени на ступень. Гигантская стена только вверху розовела от заката, а внизу каньон был полон сырой тьмы и рева порогов. На той, закатной стене лепилась к скале корявая сосенка, одинокая и бесстрашная, как первовосходитель. Спуститься здесь к порогу было невозможно, и Райнер пошел вниз по течению верхом, по гранитному гребню. Он понял, что эта река соединяет их озеро со следующим и что им придется обносить эти пороги по скалам.


Еще от автора Николай Сергеевич Плотников
Курбский

Исторический роман Н. Плотникова переносит читателей в далекий XVI век, показывает столкновение двух выдающихся личностей — царя-самодержца Ивана IV Грозного и идеолога боярской оппозиции, бывшего друга царя Андрея Курбского.Издание дополнено биографической статьей, комментариями.


С четверга до четверга

В сборник московского писателя Николая Плотникова входят повести и рассказы, написанные им в разные годы. В центре внимания автора — непростая личная судьба совершенно разных людей, их военная юность и послевоенные поиски смысла бытия. Наделяя каждого из героев яркой индивидуальностью, автор сумел воссоздать обобщенный внутренний портрет нашего современника.


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.