Маршал Жуков. Опала - [7]

В поле деятельности управления Сурина не входила агентурная разведка. Этими хитрыми делами занималось другое управление.

Все время пребывания на фронте (за исключением штрафной роты) служил я в 629 полку 134, стрелковой дивизии от рядового разведчика до начальника разведки этого полка, или, как еще называли, ПНШ–2, что расшифровывалось, как второй помощник начальника штаба. Следовательно, все эти годы я был подчиненным Сурина, не ведая о том, что есть такое войсковое управление.

А вот Сурин, как выяснилось, знал меня. Разумеется, по бумагам, из донесений. Они стекались к нему тысячами о поисках, засадах, налетах, вылазках в тыл, о языках и их показаниях. Сурин был, наверное, единственный генерал, который знал подробнейшим образом о поведении и жизни противника за линией фронта на глубину армейских и фронтовых позиций. Я говорю, что он был единственный, кто все это знал потому, что он не докладывал начальству все мелочи. Руководству требовались «сгустки», выводы. А он, действительно, знал все.

В донесениях главными были сведения о противнике. А о тех, кто добывал эти данные, ловил языков, иногда упоминалась фамилия и то, что разведчик (или несколько) были ранены или погибли. И очень редко представлены к награде.

Вот и моя фамилия, видимо, не раз попадалась на глаза Сергею Ивановичу. А потом он обратил внимание и на то, что фамилия эта попадается чаще других, и, может быть, даже отмечал про себя: все еще не погиб и опять отличился.

О том, что Сурин меня запомнил, свидетельствует и то, что он обнаружив меня, как преподавателя тактики разведки на академических курсах Генштаба в 1949 году, позвонил мне на квартиру и пригласил на беседу.

Я пришел в назначенное время в небольшой старинный двухэтажный особняк, в одном из тихих переулков, недалеко от Земляного вала.

Сурин встретил меня очень радушно. Поговорив о делах фронтовых, прямо спросил:

— Не скучно тебе сидеть со старыми пердунами на преподавательской работе? Давай к нам. Здесь настоящая, кипучая жизнь.

— А чем вы теперь занимаетесь, войсковой разведке вроде бы делать нечего в мирное время?

— Ну, брат, ты, я вижу, совсем не в курсе дела. Во—первых, мы занимаемся обучением разведывательных подразделений в войсках. Мы в Москве не сидим, почти все время в командировках. Ты же настоящая энциклопедия для нового поколения разведчиков. И еще мы обобщаем опыт войны, пишем учебные пособия, издаем сборник «Войсковая разведка». Я слышал, ты учишься на вечернем отделении Литературного института.

Я подтвердил.

— Вот видишь, ты для нас настоящая находка — и опыт фронтовой огромный, и изложить все можешь в лучшем виде. Это не каждому под силу. У меня есть офицеры—ассы в нашем деле, а как дело касается написания или редактирования материала для издания, как говорится, ни в зуб ногой. В общем, давай к нам, ты наш, твое место здесь.

Я согласился. Работа мне понравилась. И генерал Сурин лег на душу, редко встречаются такие знающие и доброжелательные начальники.

Но переход мой на новую должность оказался не простым и не легким. Недели через две начальник отдела кадров шепнул мне:

— На тебя есть приказ знаешь куда? Был на беседе?

— Могу переходить?

— Нет, наш генерал Кочетков заупрямился, велел не сообщать тебе о новом назначении. Хочет поломать это решение.

— Почему?

— Жалко тебя отдавать.

Через несколько дней позвонил мне на квартиру Сурин:

— Почему на работу не приходишь?

— Мне приказ не объявили.

Я рассказал генералу, что мне было известно.

Вскоре вызвал меня генерал—лейтенант Кочетков, начальник наших академических курсов. Тоже человек великолепный. Он был начальником разведки в Сталинградской операции. Разведчик высочайшего класса. Михаил Андреевич говорил со мной откровенно, не скрывая симпатии ко мне и огорчаясь моим намерением уйти.

— Зачем ты это затеял? Через два года защитишь кандидатскую, через пять докторскую. Тебе сейчас сколько лет? Двадцать семь? Вот видишь, в тридцать два будешь доктор. Станешь начальником кафедры.

Я чувствовал себя отвратительно, будто в чем—то подвел заслуженного, искренне уважаемого мной генерала.

— Как—то так получилось. Не хотел я вас огорчать. Сурин предложил, а я согласился. Вроде бы поживее там работа.

— Да теперь поздно, после драки кулаками не машут. Я даже к маршалу Василевскому обращался (тогда он был министром вооруженных сил). Он сказал: «Приказ начальника Генштаба отменять не стану». — Кочетков помолчал и добавил: — Так что иди — прибывай к новому месту службы. Сурин мужик хороший, на другого обиделся бы, на него не могу.

И вот Сергей Иванович скончался. Себя не жалел, скосил инфаркт. После похорон с кладбища родные и близкие, друзья вернулись на его квартиру, чтобы по русскому обычаю помянуть усопшего. Среди его друзей был весь цвет нашей советской разведки: начальство ГРУ, начальники управлений (почти все они бывшие начальники разведки фронтов или армий в годы войны), среди них и Кочетков.

Были приглашены и заведующие отделами нашего управления. Была здесь и Катя — бессменная машинистка Сергея Ивановича многие годы. У Сурина был очень своеобразный почерк. Писал он по линейке, обычно деревянной или пластмассовой, и все завитушки у таких букв, как «у», «д», «р» у него шли вверх, вниз не пускала линейка. Почему и когда он пристрастился к такому писанию — не знаю. Больших текстов он не писал, а резолюции или короткие письма обязательно гнал по линейке: положит ее на бумагу и быстро—быстро пишет, и все завитушки вверх. А потом порой и сам не может прочитать, зовет машинистку: «Катя, ну—ка посмотри, что я тут написал?»