Маршал Рокоссовский - [48]

Генерал понимающе улыбнулся, покачал головой.

Я поинтересовался судьбой маршала авиации Худякова, чье имя упомянуто на мемориальной доске. Он пожал плечами, загадочно промолчал.

— Слышал, будто его после войны судили, — попытался я вызвать генерала на разговор.

— Да только ли его! — произнес он.

Потом разговор зашел о маршале Толбухине, командовавшем фронтом на Миусе. Я спросил: знал ли он его?

— Тюню? А как же!

— Тюню? — не понял я. — Какого Тюню?

Он улыбнулся.

— В старину так ласково называли детей с именем Федор. Вот и его так называли, нашего Федора Ивановича. Мы с ним служили в одном батальоне.

Потом вспомнили генерала Хозина, под начальством которого мне довелось служить. Он и его хорошо знал.

— Михаила Семеновича помню по Ленинграду, он командовал военным округом, а я был начальником инженерной службы, имел звание комбрига, носил по ромбу на петлицах. До Хозина командующим Ленинградским округом был Борис Михайлович Шапошников. В мае 1937 года он убыл в Москву, принял Генеральный штаб, а Хозин вступил в командование Ленинградским округом…

Он неожиданно замолчал, будто споткнулся обо что-то незримое, тяжело вздохнул. После затянувшейся паузы продолжил глухим голосом:

— Тревожное, более того, смутное было время Многое пришлось пережить, особенно начальникам, высоким чинам. Вы же помните, наверное, что тогда был суд над Тухачевским и другими военачальниками, и коса Ежова работала вовсю. Тогда уж и маршала Блюхера забрали, и Егорова. И даже затеяли дело против Шапошникова…

— Бориса Михайловича?

— Именно!

— Но он же входил в состав военной коллегии, когда судили Тухачевского, — сказал я.

— Совершенно верно, входил, а на следующий год их всех, всех, за исключением Буденного, арестовали.

— А Шапошникова?

— К Борису Михайловичу подбирались и тоже шили дело. Об этом он знал. Чесались по нем руки у Ежова.

Ежов в то время возглавлял НКВД и усердствовал вовсю перед Сталиным, стараясь доказать преданность. По его вине и одобрению вождя в тюрьмах и лагерях томились тысячи и тысячи честных, ни в чем не повинных людей: из тех, кто избежал смерти. Льстя «железному» наркому, о нем из страха слагали песни и стихи.

У меня сохранилась газета того времени со стихами небезызвестного Джамбула, посвященными Ежову. Вот отрывки из этого «шедевра соцреализма»:

…А враг насторожен, озлоблен и лют.

Прислушайся: ночью злодеи ползут,

Ползут по оврагам, несут изуверы,

Наганы и бомбы, бациллы холеры.

Но ты их встречаешь силен и суров,

Испытанный в пламени битвы Ежов…

Враги нашей жизни, враги миллионов,

Ползли к нам троцкистские банды шпионов,

Бухаринцы, хитрые змеи болот,

Националистов озлобленный сброд.

Они ликовали, неся нам оковы,

Но звери попались в капканы Ежова.

Великого Сталина преданный друг

Ежов разорвал их предательский круг.

Разгромлена вся скорпионья порода

Руками Ежова, руками народа.

И Ленина орден, горящий огнем,

Был дан тебе, сталинский верный нарком…

— Борис Михайлович Шапошников в военных кругах занимал особое положение, — продолжал рассказ Аркадий Федорович. — Большинство военачальников родились и выросли в годы гражданской войны, военного образования не имели. А Шапошников — царский полковник Генерального штаба, военное дело знал в совершенстве, лучший штабник, не чета наркому Ворошилову. В первой мировой войне он занимал высокие посты в больших штабах, командовал дивизией. Перейдя на службу в Красную Армию, он возглавил оперативное управление Полевого штаба Реввоенсовета Республики. По сути, его рукой разрабатывались главные стратегические операции. Таких военспецов, как Борис Михайлович, было немного.

Раз, два и обчелся. Был Сергей Сергеевич Каменев, Вацетис, Шорин, Егоров. Даже Тухачевский не шел в сравнение, он-то всего-навсего поручик. Поэтому к военспецам не питали добрых чувств, относились настороженно, словно бы терпели до времени. И такое время в 1937 году наступило.

Одиннадцатого июня состоялся суд над Тухачевским и группой военачальников…

В девять часов утра председательствующий Главный военюрист Ульрих сухим, беспристрастным голосом, как и подобает судье, творящему правосудие, зачитал обвинение. Тут были собраны все грехи тяжкие: и шпионаж, и вредительство, и попытка переворота для восстановления капитализма.

Зал небольшой и посторонних нет: заседание закрытое. За длинным, крытым красным сукном, столом, по обе стороны от Ульриха заседатели, начальники высшего ранга. Маршалы Советского Союза Буденный и Блюхер, командарм первого ранга Шапошников и заместитель наркома, начальник Военно-Воздушных Сил РККА, командарм второго ранга Алкснис; командующие военными округами: Белорусским — командарм Белов, Ленинградским — Дыбенко, Северо-Кавказским — Каширин; здесь же и командир 6-го кавалерийского казачьего корпуса имени Сталина комдив Горячев.

Восемь заседателей и столько же подсудимых: Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна. Девятый, Гамарник, предвидя расправу, покончил с собой.

Еще совсем недавно члены суда и подсудимые были в одном ряду, творили одно, общее дело, теперь они разделены. Навсегда.

Многие сидящие за красным столом не верят тому, что огласил председательствующий. Не верят, но боятся не только сказать, даже подумать. Скажи — и сразу угодишь в пособники, а то и в соучастники сидящих за барьером.